 Андрей Плеханов Книга перваяМёртвая армияАвтор идеи
Эпизод 1Северная Норвегия, провинция Нурланн. Январь 2005 года Норвегия омывается с юга теплым Гольфстримом. Чем дальше от моря, чем выше в горы — тем холоднее. В Нурланне морозы порою доходят до минус тридцати, но случается такое редко. Смешение нагретого экватором воздуха и ледяного дыхания Арктики подобно столкновению тяжелых бычьих лбов. Летом это приводит к беспросветным унылым дождям, а зимой — к тоскливым снегопадам или пурге. Бешеный ветер с запада наметает повсюду многометровые сугробы. Ночь. Вьюга обдувает одинокий дом, стоящий на пятьдесят шагов выше замерзшего фьорда. Над домом растет лес из приземистых сосен и берез, скрученных ветрами. На десятки километров вокруг ни одной человечьей души. Дом одноэтажный, большой, с хозяйственными пристройками по бокам и узкой наружной верандой-галереей, переходящей в пологое крыльцо. Черепичная крыша спрятана под шапкой снега. Окна маленькие и глубокие, лишь одно из них светится тускло и призрачно. Строение стоит на высоком фундаменте, сложенном из грубо обтесанных каменных глыб. Сруб деревянный, пропитанный по старинному обычаю ярко-ржавым составом из муки, железного купороса и извести. Бревна не оструганы и оттого щетинятся махрами. Такие дома живут столетиями, их не берет никакая сырость. Дом окружен глухим частоколом из заостренных бревен, вбитых в землю. Хозяин дома дремлет на широкой кровати, покрытой лосиной шкурой. Он одет в комбинезон камуфляжной раскраски, на ноги накинуто ватное лоскутное одеяло. Унты из оленьего меха стоят в углу. Хозяин спит чутко, вполглаза, раскинувшись на спине. Правой рукой он держит ствол охотничьего дробовика, приклад — на полу. Рядом с левой рукой стоит древний персидский меч, воткнутый в стойку — чтобы ухватисто выдернуть клинок за долю секунды. Комната большая, стены ее обшиты сосновыми рейками. На полках — десятки искусно сделанных чучел: куницы, зайцы, совы и куропатки. В углу — массивная круглая печка с открытой дверцей, в ней светятся умирающие угли. На столе горит пять свечей. Рядом с печью лежит собака — гигантская, черная, со странно светлыми ушами. В окно снаружи бьет глухо и сильно, словно кинули большой ком сырого снега. Собака открывает глаза, вскакивает и гавкает. Рука хозяина вздрагивает, ружье падает на пол. Человек садится на кровати и прижимает ладони к глазам, трет лоб. «Что, Дагни, гости пожаловали?» — говорит он. Подходит к окну, на треть заметенному снегом, и стирает со стекла морозные узоры. «Плохая ночь, Дагни». Над фьордом светит ярко-желтая луна — пурга, что мела три дня подряд, резко стихла, словно на небесах завернули вентиль брандспойта. С той стороны окна возникает лицо — прозрачное, будто вырубленное изо льда. Собака в два прыжка пересекает комнату, упирается в подоконник лапами и оглушительно лает. «Спокойно, Дагни, стекло расколотишь!» Ночной призрак исчезает, теперь в окне отражается худощавое и скуластое лицо хозяина, Виктора Ларсена. Здесь, в Норвегии, его обычно зовут именем Торвик — те, кто знает. Кто не знает, кличут его Томасом — во всяком случае, в водительских правах он именуется Томасом Стоккеландом. Длинные, до плеч, светлые волосы, узкий сломанный нос с нервно расширенными ноздрями, тонкогубый рот, бледный и широкий, словно поперек лица грубо черкнули ножом. И глаза разного цвета — правый зеленый, левый голубой. Усы и борода каштанового цвета. Виктор хватает собаку за ошейник и стаскивает ее на пол. Уши ее не собачьи, а свиные, бледно-палевые, пришитые большими аккуратными стежками. Собака утыкается хозяину носом под мышку, в ней не меньше метра в холке. «Спокойно, собака, спокойно, — говорит Ларсен. — Сейчас пошлем птиц, посмотрим, кто пришел. Не думаю, что сегодня будет хуже, чем год назад. Хуже просто не бывает». Он разворачивается и идет к вешалке в углу, растирая грудь в области сердца. Сильно хромает, левая нога его издает стук — не деревянный, а пластиковый. Обувается, надевает полушубок из бурого меха росомахи, насаживает на лоб прибор ночного видения, натягивает волчью ушанку. Поверх полушубка ложится брезентовая разгрузка, карманы ее набиты охотничьими патронами с крупно нарезанной самодельной картечью и усиленным пороховым зарядом. Выходит в коридор, подсвечивая фонарем, выпускает перед собой Дагни. Тут толпятся другие собаки — их много, глаза их светятся желтым в темноте. Виктор распахивает дверцу чердака и выпускает четырех сов. «Анзгар, Гунвор, Антон, Бодил, полетели, — бормочет он. — Вперед, вперед, покажите мне их морды». Торвик толкает дверь, и птицы вылетают наружу, за ними с бешеным лаем выплескивается свора собак. Ларсен наблюдает через прибор ночного видения четыре человекоподобных силуэта, каждый под три метра ростом. Твари медленно двигаются к дому, глубокий снег задерживает их. Виктор стреляет из двустволки, стараясь не попасть в псов, яростно атакующих пришельцев. Первый из гигантов рушится у самых ног Виктора, на лбу монстра блестят металлические пластины, стягивающие череп. Ларсен стреляет без передышки, укладывая непрошеных гостей одного за другим, перезаряжает дробовик скупыми, отточенными движениями. Через несколько минут бой закончен. Виктор взмахивает рукой, приказывая армии оставаться на месте, и идет вперед, обходя трупы гигантов и собак. Он останавливается около одного из монстров, освещает его фонарем. Массивная туша лежит на спине, правая рука отгрызена до локтя, снег вокруг пропитан кровью. Картечь вошла гиганту в горло, разворотив шею и почти не тронув морду. Очаровательный экземпляр... Челюсти как у гориллы, пасть открыта, из нее торчат желтые клыки длиной в полпальца. Нос, вывернутый ноздрями вперед. Желтые глаза мертво таращатся в небо из-под массивных надбровий. На низком лбу — титановые скобы поверх уродливого бугристого рубца. Спутанные бурые космы на голове, голая бледная кожа с синим узором вен, бугры неестественно вздутых мышц. Реликтовый гоминид, снежный человек? Вряд ли. Он не родился таким, его кто-то сделал. Ларсен уже вскрыл парочку гигантов и обнаружил не только трепанацию черепа, но и следы других хирургических вмешательств. Причем, судя по шовному материалу и операционной методике, потрудились здесь не таинственные инопланетяне, а люди. Торвик мог бы включить несколько гигантов в свою армию, сделав ее почти непобедимой, но что-то останавливало его. Он сомневался, что сможет контролировать трехметровых монстров. Было в них что-то искусственное, до жути чуждое и непонятное. Кроме того, как прокормить такие туши, если, конечно, это не тролли, питающиеся камнями? Наконец, как объяснить любому, кто забредет к его дому, что за питекантропы пасутся на травке? Про собак объяснять ничего не нужно — они сами объяснят кому угодно, что надо удирать со всех ног и радоваться, пока жив. Во время первой вылазки нескольких подобных образин из Червоточины Ларсен едва не погиб. Случилось это в сентябре прошлого года — снег еще не выпал, тварям ничто не мешало мчаться с крейсерской скоростью, а в войске Виктора было тогда всего пять псов. Виктор начал палить с дальнего расстояния, вбивая в грудь монстров заряд за зарядом без особого результата. Когда между ним и ближайшим гигантом осталось метров пять, Торвик задержал дыхание, прицелился не спеша, как в прошлом, на стрельбах, и влепил из обоих стволов точно в башку, развалив ее пополам. То же случилось и с остальными троими йотунами. Сегодня он целился в косматые головы сразу, не раздумывая. Собаки сдерживали тварей, отвлекая на себя. В этот раз он управился быстро. «Уроды, — бормочет Вик. — Знать бы, кто вас сделал... Откуда вы прётесь, изувеченные троглодиты? Что вы здесь забыли?» Идти нелегко, Ларсен тяжело дышит, проваливаясь в снег по колено. Свет фонаря прыгает по бороздам, проложенным массивными пришельцами, по следам собак, по черным пятнам крови. Виктор мог бы вернуться, надеть снегоступы, даже оседлать снегоход, но некогда. Если из Червоточины, пока она не закрылась, вылезут еще твари, он должен прихлопнуть их сразу, пока не очухались. Да и идти недалеко. В полукилометре от дома Виктор добирается до широкой расщелины в скальном выступе. Камни здесь черны и голы, кусты и деревья не могут зацепиться на них корнями. Летом валуны покрыты неряшливыми пятнами лишайника, сквозь расселину стекает ручей, образуя небольшой водопад. Сейчас все заметено снегом. В воздухе бледно мерцает овальная завеса. Перед ней едва угадывается фигура прозрачного человека. Червоточина. Ларсен стреляет от живота, не целясь. Картечь пролетает сквозь прозрачного, не причиняя ему вреда. Прозрачных нельзя убить — во всяком случае, Торвик никогда не видел ни одного мертвого прозрачного. Призрак исчезает, через несколько секунд Червоточина истаивает во мраке. «На сегодня довольно», — шепчет Виктор, не спеша хромая к дому. На перилах глазастыми пеньками сидят две большие белые совы, вокруг лежит десяток огромных собак, зализывающих раны. У некоторых из них не хватает конечностей, но кровь не течет. Армия Ларсена потеряла больше половины. «Этих, — показывает он на трупы гигантов, — сожрите, кости отнесите на лед залива, в кустах ничего не прятать, проглоты! Всех моих, кто сдох, перетащите к стене, займусь ими завтра. Своих не жрать, они мне еще пригодятся. Понятно?! Гунвор, где Дагни?» Одна из сов слетает с перил и садится на мертвую собаку. Виктор бредет к Дагни и освещает ее фонарем. У собаки вырвана половина бока, сломан хребет, нет хвоста и одной из передних лап. Виктор хватает ее за ошейник и тащит к дому. В собаке почти шестьдесят килограммов, но двухметровый Виктор, несмотря на хромоту, волочит ее по снегу как трактор, втягивает на наружную веранду и оставляет там. Запускает сов на чердак и закрывает дверцу. Входит в комнату, сбрасывает разгрузку, полушубок, шапку и кидает в угол, аккуратно прислоняет дробовик к стене, снимает ПНВ и кладет на полку. Стягивает унты и выкидывает их в коридор вместе с носками, морщась от запаха. Подбрасывает поленьев в печку. Задувает свечи, валится на кровать, натягивает на себя одеяло и засыпает как убитый. 
ФранкенштейнМёртвая армия
|
Андрей ПлехановКнига перваяМёртвая армияАвтор идеи
Эпизод 1Северная Норвегия, провинция Нурланн. Январь 2005 года Норвегия омывается с юга теплым Гольфстримом. Чем дальше от моря, чем выше в горы — тем холоднее. В Нурланне морозы порою доходят до минус тридцати, но случается такое редко. Смешение нагретого экватором воздуха и ледяного дыхания Арктики подобно столкновению тяжелых бычьих лбов. Летом это приводит к беспросветным унылым дождям, а зимой — к тоскливым снегопадам или пурге. Бешеный ветер с запада наметает повсюду многометровые сугробы. Ночь. Вьюга обдувает одинокий дом, стоящий на пятьдесят шагов выше замерзшего фьорда. Над домом растет лес из приземистых сосен и берез, скрученных ветрами. На десятки километров вокруг ни одной человечьей души. Дом одноэтажный, большой, с хозяйственными пристройками по бокам и узкой наружной верандой-галереей, переходящей в пологое крыльцо. Черепичная крыша спрятана под шапкой снега. Окна маленькие и глубокие, лишь одно из них светится тускло и призрачно. Строение стоит на высоком фундаменте, сложенном из грубо обтесанных каменных глыб. Сруб деревянный, пропитанный по старинному обычаю ярко-ржавым составом из муки, железного купороса и извести. Бревна не оструганы и оттого щетинятся махрами. Такие дома живут столетиями, их не берет никакая сырость. Дом окружен глухим частоколом из заостренных бревен, вбитых в землю. Хозяин дома дремлет на широкой кровати, покрытой лосиной шкурой. Он одет в комбинезон камуфляжной раскраски, на ноги накинуто ватное лоскутное одеяло. Унты из оленьего меха стоят в углу. Хозяин спит чутко, вполглаза, раскинувшись на спине. Правой рукой он держит ствол охотничьего дробовика, приклад — на полу. Рядом с левой рукой стоит древний персидский меч, воткнутый в стойку — чтобы ухватисто выдернуть клинок за долю секунды. Комната большая, стены ее обшиты сосновыми рейками. На полках — десятки искусно сделанных чучел: куницы, зайцы, совы и куропатки. В углу — массивная круглая печка с открытой дверцей, в ней светятся умирающие угли. На столе горит пять свечей. Рядом с печью лежит собака — гигантская, черная, со странно светлыми ушами. В окно снаружи бьет глухо и сильно, словно кинули большой ком сырого снега. Собака открывает глаза, вскакивает и гавкает. Рука хозяина вздрагивает, ружье падает на пол. Человек садится на кровати и прижимает ладони к глазам, трет лоб. «Что, Дагни, гости пожаловали?» — говорит он. Подходит к окну, на треть заметенному снегом, и стирает со стекла морозные узоры. «Плохая ночь, Дагни». Над фьордом светит ярко-желтая луна — пурга, что мела три дня подряд, резко стихла, словно на небесах завернули вентиль брандспойта. С той стороны окна возникает лицо — прозрачное, будто вырубленное изо льда. Собака в два прыжка пересекает комнату, упирается в подоконник лапами и оглушительно лает. «Спокойно, Дагни, стекло расколотишь!» Ночной призрак исчезает, теперь в окне отражается худощавое и скуластое лицо хозяина, Виктора Ларсена. Здесь, в Норвегии, его обычно зовут именем Торвик — те, кто знает. Кто не знает, кличут его Томасом — во всяком случае, в водительских правах он именуется Томасом Стоккеландом. Длинные, до плеч, светлые волосы, узкий сломанный нос с нервно расширенными ноздрями, тонкогубый рот, бледный и широкий, словно поперек лица грубо черкнули ножом. И глаза разного цвета — правый зеленый, левый голубой. Усы и борода каштанового цвета. Виктор хватает собаку за ошейник и стаскивает ее на пол. Уши ее не собачьи, а свиные, бледно-палевые, пришитые большими аккуратными стежками. Собака утыкается хозяину носом под мышку, в ней не меньше метра в холке. «Спокойно, собака, спокойно, — говорит Ларсен. — Сейчас пошлем птиц, посмотрим, кто пришел. Не думаю, что сегодня будет хуже, чем год назад. Хуже просто не бывает». Он разворачивается и идет к вешалке в углу, растирая грудь в области сердца. Сильно хромает, левая нога его издает стук — не деревянный, а пластиковый. Обувается, надевает полушубок из бурого меха росомахи, насаживает на лоб прибор ночного видения, натягивает волчью ушанку. Поверх полушубка ложится брезентовая разгрузка, карманы ее набиты охотничьими патронами с крупно нарезанной самодельной картечью и усиленным пороховым зарядом. Выходит в коридор, подсвечивая фонарем, выпускает перед собой Дагни. Тут толпятся другие собаки — их много, глаза их светятся желтым в темноте. Виктор распахивает дверцу чердака и выпускает четырех сов. «Анзгар, Гунвор, Антон, Бодил, полетели, — бормочет он. — Вперед, вперед, покажите мне их морды». Торвик толкает дверь, и птицы вылетают наружу, за ними с бешеным лаем выплескивается свора собак. Ларсен наблюдает через прибор ночного видения четыре человекоподобных силуэта, каждый под три метра ростом. Твари медленно двигаются к дому, глубокий снег задерживает их. Виктор стреляет из двустволки, стараясь не попасть в псов, яростно атакующих пришельцев. Первый из гигантов рушится у самых ног Виктора, на лбу монстра блестят металлические пластины, стягивающие череп. Ларсен стреляет без передышки, укладывая непрошеных гостей одного за другим, перезаряжает дробовик скупыми, отточенными движениями. Через несколько минут бой закончен. Виктор взмахивает рукой, приказывая армии оставаться на месте, и идет вперед, обходя трупы гигантов и собак. Он останавливается около одного из монстров, освещает его фонарем. Массивная туша лежит на спине, правая рука отгрызена до локтя, снег вокруг пропитан кровью. Картечь вошла гиганту в горло, разворотив шею и почти не тронув морду. Очаровательный экземпляр... Челюсти как у гориллы, пасть открыта, из нее торчат желтые клыки длиной в полпальца. Нос, вывернутый ноздрями вперед. Желтые глаза мертво таращатся в небо из-под массивных надбровий. На низком лбу — титановые скобы поверх уродливого бугристого рубца. Спутанные бурые космы на голове, голая бледная кожа с синим узором вен, бугры неестественно вздутых мышц. Реликтовый гоминид, снежный человек? Вряд ли. Он не родился таким, его кто-то сделал. Ларсен уже вскрыл парочку гигантов и обнаружил не только трепанацию черепа, но и следы других хирургических вмешательств. Причем, судя по шовному материалу и операционной методике, потрудились здесь не таинственные инопланетяне, а люди. Торвик мог бы включить несколько гигантов в свою армию, сделав ее почти непобедимой, но что-то останавливало его. Он сомневался, что сможет контролировать трехметровых монстров. Было в них что-то искусственное, до жути чуждое и непонятное. Кроме того, как прокормить такие туши, если, конечно, это не тролли, питающиеся камнями? Наконец, как объяснить любому, кто забредет к его дому, что за питекантропы пасутся на травке? Про собак объяснять ничего не нужно — они сами объяснят кому угодно, что надо удирать со всех ног и радоваться, пока жив. Во время первой вылазки нескольких подобных образин из Червоточины Ларсен едва не погиб. Случилось это в сентябре прошлого года — снег еще не выпал, тварям ничто не мешало мчаться с крейсерской скоростью, а в войске Виктора было тогда всего пять псов. Виктор начал палить с дальнего расстояния, вбивая в грудь монстров заряд за зарядом без особого результата. Когда между ним и ближайшим гигантом осталось метров пять, Торвик задержал дыхание, прицелился не спеша, как в прошлом, на стрельбах, и влепил из обоих стволов точно в башку, развалив ее пополам. То же случилось и с остальными троими йотунами. Сегодня он целился в косматые головы сразу, не раздумывая. Собаки сдерживали тварей, отвлекая на себя. В этот раз он управился быстро. «Уроды, — бормочет Вик. — Знать бы, кто вас сделал... Откуда вы прётесь, изувеченные троглодиты? Что вы здесь забыли?» Идти нелегко, Ларсен тяжело дышит, проваливаясь в снег по колено. Свет фонаря прыгает по бороздам, проложенным массивными пришельцами, по следам собак, по черным пятнам крови. Виктор мог бы вернуться, надеть снегоступы, даже оседлать снегоход, но некогда. Если из Червоточины, пока она не закрылась, вылезут еще твари, он должен прихлопнуть их сразу, пока не очухались. Да и идти недалеко. В полукилометре от дома Виктор добирается до широкой расщелины в скальном выступе. Камни здесь черны и голы, кусты и деревья не могут зацепиться на них корнями. Летом валуны покрыты неряшливыми пятнами лишайника, сквозь расселину стекает ручей, образуя небольшой водопад. Сейчас все заметено снегом. В воздухе бледно мерцает овальная завеса. Перед ней едва угадывается фигура прозрачного человека. Червоточина. Ларсен стреляет от живота, не целясь. Картечь пролетает сквозь прозрачного, не причиняя ему вреда. Прозрачных нельзя убить — во всяком случае, Торвик никогда не видел ни одного мертвого прозрачного. Призрак исчезает, через несколько секунд Червоточина истаивает во мраке. «На сегодня довольно», — шепчет Виктор, не спеша хромая к дому. На перилах глазастыми пеньками сидят две большие белые совы, вокруг лежит десяток огромных собак, зализывающих раны. У некоторых из них не хватает конечностей, но кровь не течет. Армия Ларсена потеряла больше половины. «Этих, — показывает он на трупы гигантов, — сожрите, кости отнесите на лед залива, в кустах ничего не прятать, проглоты! Всех моих, кто сдох, перетащите к стене, займусь ими завтра. Своих не жрать, они мне еще пригодятся. Понятно?! Гунвор, где Дагни?» Одна из сов слетает с перил и садится на мертвую собаку. Виктор бредет к Дагни и освещает ее фонарем. У собаки вырвана половина бока, сломан хребет, нет хвоста и одной из передних лап. Виктор хватает ее за ошейник и тащит к дому. В собаке почти шестьдесят килограммов, но двухметровый Виктор, несмотря на хромоту, волочит ее по снегу как трактор, втягивает на наружную веранду и оставляет там. Запускает сов на чердак и закрывает дверцу. Входит в комнату, сбрасывает разгрузку, полушубок, шапку и кидает в угол, аккуратно прислоняет дробовик к стене, снимает ПНВ и кладет на полку. Стягивает унты и выкидывает их в коридор вместе с носками, морщась от запаха. Подбрасывает поленьев в печку. Задувает свечи, валится на кровать, натягивает на себя одеяло и засыпает как убитый.
ФранкенштейнМёртвая армия
|
Мёртвая армия
