 Эпизод 1Последний звонокФевраль 2468 г.Город Королев, Академия Космического Флота имени В. Чкалова Планета Луна– Итак, господа кадеты... – доцент кафедры теории и практики противодействия глобальному экстремизму Мицар Егорович Жуматов провел ладонью по своей обширной лысине и окинул аудиторию усталым отеческим взглядом. Семинарское занятие подходило к концу. Вместе с ним подходил к концу семестр, а заодно и полный цикл обучения сидящих перед ним воспитанников Академии Космического Флота. – Вот вам последняя задачка. По аудитории пробежала волна смутного оживления: прилагательное «последний» бодрило и звало, как выражались будущие пилоты, «на волю, в пампасы». – Дано, – начал Жуматов с расстановкой. – На борт вашего корабля доставлены трое раненых в гражданских скафандрах без знаков различия. Каждый имеет проникающее ранение средней тяжести, сопровождающееся обильным кровотечением. Известно, что один из троих – штабной офицер пиратской группировки «Танцоры вечности». Кто – неясно. Вопрос: как с наименьшими затратами времени определить, кто именно пиратский офицер? Ожидая ответа, Жуматов скользнул взглядом над стрижеными головами сидящих за одиночными партами кадетов. Пауза длилась неожиданно долго, хотя задачка, по мнению Жуматова, вовсе не была трудной. Впрочем, Мицар Егорович понимал: не о пойманной сволочи из шайки «Танцоры вечности» думают сейчас молодые орлы выпускники. А о близких госэкзаменах, о соревнованиях по боевому троеборью, о распределении, о женитьбе, в конце-то концов... Наконец полностью синхронно поднялись две руки. Глаза Жуматова азартно заблестели. – Отвечайте вы, Марципанов. Марципанов – низенький, широкоплечий и курносый – обстоятельно начал: – Ну, значит так, господин майор. Я бы попытался оказать на фигурантов психологическое давление... Но поскольку это почти наверняка ничего не даст, – Марципанов виновато развел руками, – то я бы ввел всем троим психоактивное вещество. «Рутения-Б» или даже «Галапагос», чтобы наверняка. Глаза Жуматова погасли. Он не перебивал Марципанова, который, как всегда, не блистал, но ему с первого же междометия было ясно: ответ неправильный. – «Сыворотка правды» подействует, воля отключится, мы опросим каждого, и вот тогда-то узнаем, кто там пиратский офицер! – торжествующе закончил Марципанов. – Садитесь, спасибо. Есть другие версии? Можно вслух, без руки. – Есть, Мицар Егорович! – бодро отрапортовал с задней парты лучший студент группы Гумилев. – Опять вы, Матвей, – обреченно вздохнул Жуматов. – Впрочем, раз других желающих нет... Гумилев встал во весь свой немалый рост, покосился на Марципанова и заговорил – быстро, дельно, словно бы куда-то опаздывая: – У штабного офицера группировки «Танцоры вечности» кровь должна быть голубого цвета. – А как ты узнаешь, голубого она цвета или какого? Резать каждого будешь, что ли? – возмущенно пробасил с места Марципанов. – Внимательно слушать надо было условия задачи, – примирительно улыбнулся Гумилев. – Сказано же: у всех фигурантов – ранения и кровотечения. – А-а, действительно, было такое! – Марципанов хлопнул себя по лбу. Мол, «балда я, балда». Жуматов посмотрел на часы. До звонка оставалось три минуты. – Садитесь, Гумилев. Все правильно. А теперь пусть ктонибудь – только не Гумилев! – скажет мне, отчего у офицеров группировки «Танцоры вечности» голубая кровь. Руку сразу поднял Прусаков – невысокий, с мелкими чертами на узком крысином лице молодой человек. Он был родом с Земли, из неудобопроизносимого захолустья. Жуматов припоминал, что у этого Прусакова какие-то давние трения с Гумилевым. Доходило даже до дуэли, из-за которой обоих едва не выгнали. И выгнали бы, кабы не вмешательство влиятельных персон. За Прусакова хлопотал его отец-бизнесмен. А за Гумилева – один весьма уважаемый генерал, без комментариев которого не обходится ни одна аналитическая программа на военнокосмические темы. Все это по секрету рассказала Жуматову офицер-секретарь деканата Нелли, на которую майор давно имел матримониальные виды. – Говорите, Прусаков, – поощрил кадета майор. – В крови «Танцоров вечности» повышенное содержание меди, связанное с намеренным и многолетним приемом ряда стимулирующих агрессивность препаратов! – Точно так! – обрадованно сказал Жуматов. – Что ж, кое-чему я вас научил... И, если верить часам, пришло время прощаться, – голос майора дрогнул. – Господа кадеты! Через две минуты заканчивается последнее занятие девятого семестра. Мне нравилось работать с вами. Я, представьте себе, многому у вас научился! Ведь известно, что старый лис научится большему у юного простака, чем юный простак у старого лиса... В аудитории заулыбались. Мицар Егорович, с его глазкамибусинами, редкими усиками над верхней губой и длинным острым носом, и впрямь чем-то напоминал видевшего сотни хитроумных капканов и пережившего добрую дюжину хвастливых охотников старого лиса. – В общем, господа кадеты, я желаю вам успешной сдачи экзаменов, лихого боевого троеборья, удачного распределения и... до встречи на выпускном банкете! – как ни старался майор выглядеть каменным, в глазах у него все равно блестели слезы. Дождавшись, когда майор закончит, сидевший за крайней правой партой первого ряда старшина группы Кондаков вскочил и, четко, по-строевому развернувшись к аудитории, скомандовал: – Группа, встать! Смирно! К прощанию с господином майором приготовиться! Кадеты четко, как на параде, повиновались. – Большое! Спасибо! Дорогой! Мицар! Егорович! – единой громкой волной пророкотали тридцать глоток. И в этот миг тишину за дверью аудитории вспорол оглушительный звонок, звуки которого, впрочем, мигом утонули в неровном «Славься, славься!», грянувшем с улицы через распахнутое окно. Там, готовясь к церемонии вручения офицерских патентов, репетировал самодеятельный духовой оркестр. Согласно давней академической традиции на каждом учебнобоевом корвете был крупно написан не только тактический номер, но и фамилия кадета. Никто уже не помнил, зачем это сделано. Но версий гуляло много. Что, мол, такая мера помогает привыкать к ответственности. Стимулирует хозяйскую заботу о машине. Помогает ориентироваться посредникам-наблюдателям боевого троеборья (будто бы уникальной радиосигнатуры каждого кадета недостаточно!). На начальном этапе боевого троеборья выпускники Академии Космического Флота имени Валерия Чкалова должны были участвовать в гонке по маршруту Луна – Земля. Условия этого этапа были предельно простыми: чем быстрее ты долетишь до полигона «Гольфстрим», расположенного на геостационарной орбите Земли, тем лучше. Причем траекторию движения и режимы полета ты выбираешь для себя сам. Желаешь мучиться поначалу десятикратными перегрузками, но зато потом меньше возиться с коррекциями орбиты – пожалуйста. Хочешь использовать Луну в качестве гравитационной пращи – твое дело. Хочешь – о безумец! – экстренно тормозиться на конечном участке траектории при помощи верхних слоев атмосферы Земли – флаг тебе в руки! Матвей не был бы Гумилевым, если бы не выбрал последний вариант. В случае успеха он позволял с гарантией опередить осторожничающих одногруппников на девятнадцать с половиной минут. В случае же неудачи Матвей рисковал сгореть в атмосфере Земли вместе с разваливающимся на куски корветом где-то над южной частью Тихого океана. Но интуиция подсказывала: бояться незачем! Главное, что привлекало Матвея в этом маршруте, – уверенность, что никому из его однокашников не хватит куражу последовать за ним. Не хватит характера рискнуть. Поэтому, когда мимо него болидом пронесся корвет, на котором было написано «05 Прусаков» – аппарат его заклятого врага – возмущение Матвея не знало пределов! Вражда Гумилева и Прусакова длилась не первый год. Началась она, как водится, из-за женщины. Ее звали Евгения. Она преподавала пение в местной средней школе. Евгения была старше обоих соперников-кадетов на двенадцать лет и растила двоих детей, то разъезжаясь, то съезжаясь с полуреальным мужем-экспедитором... Увы, ни Прусакова, ни Гумилева ни одно из этих обстоятельств не остановило. Должен был пройти год, наполненный вязкими и липкими, как конфета-тянучка, отношениями, чтобы Гумилев честно признался себе: его интересует не сама Евгения и даже не ее несомненные достоинства, а возможность утереть Прусакову, до безумия влюбленному в Евгению, его кривой, жирно лоснящийся нос. Однако, когда он осознал этот факт (не без помощи штатного психоаналитика Академии доктора Угрюмова), ситуацию было уже не поправить. Так и повелось: Евгения любит его, Матвея Гумилева, Прусаков любит Евгению и ненавидит своего соперника Гумилева, и лишь один бесчувственный Матвей никого не любит, устал от всей этой нездоровой кутерьмы и не знает, на какую кнопку нужно нажать, чтобы все это поскорее прекратилось, возвратилось к точке «ноль», да и существует ли вообще такая кнопка... Однако вражда враждой, но зачем же вести себя как самоубийца?! Матвей схватил тангенту УКВ-связи и, едва не откусив от нее кусок, прорычал: – Геннадий, не дури! Сейчас же начинай тормозной маневр! Ему не ответили. Но Матвей не сдавался. – Геннадий, до мезосферы – семнадцать секунд лету. При твоей скорости – термозащита прогорит к чертям собачьим! Прогорит насквозь, понимаешь? Наконец в эфире зашелестел вкрадчивый голос Прусакова. В нем слышались презрительные нотки: – Ты всегда был слабаком, Матвей... Тебе меня не понять! Хотя Матвей был до крайности сердит, его благоговение перед порядком и дисциплиной удержало его от того, чтобы прибавить тяги. Он даже смог воздержаться от хлесткого ответа грубияну Прусакову. Хотя, казалось бы, сама ситуация требовала этого ответа. Матвей мысленно досчитал до десяти – как учила его рассудительная мама – и сказал в микрофон ледяным голосом: – Как вам будет угодно, кадет Прусаков. Вслед за чем отключился. «Сгорит? Значит туда ему и дорога. Обеспечит минуты чистой радости для пытливых школьников из астрономического кружка...» В следующий миг корвет Прусакова, опередивший аппарат Матвея на двадцать километров, уже врубился в верхние слои атмосферы Земли. Ярчайший плазмоид, распустившийся по кромке его термощита, стал видим невооруженным глазом. Этакий иссиня-красный георгин. Еще через три секунды то же случилось и с корветом «03 Гумилев». Тут же заверещала истеричная система термоконтроля. Караул! Сейчас обуглимся! Более флегматичный борткомпьютер повел отсчет убывания толщины «бутерброда» спасительного термощита. «Сорок один... сорок и пять десятых...» «Тридцать девять... тридцать шесть...» Чем тоньше щит – тем выше температура на обшивке. «Двести шестьдесят градусов... Двести восемьдесят... Триста пятьдесят...» «Если у меня такой перегрев, то что же там у идиота Прусакова? Вообще духовка?! Будет у нас Прусаков табака... Или, точнее, запеченный в фольге». Подтверждая его наихудшие опасения, в лобовое стекло корвета Матвея полетели малиновые от перегрева ломти прусаковского термощита. «О, Господи!» – сердце Матвея сжалось. Конечно, он терпеть не мог Гену Прусакова. Даже когда-то – накануне дуэли – желал ему смерти. Потом его чувства притупились. Фальшиво-развязный и мстительный Прусаков стал ему просто неприятен. Пожалуй, злил, вызывал презрение, а иногда, чего там, и отвращение. Но не до такой же степени, чтобы... В тот день, однако, Бог хранил безумца. Более того, на огневой рубеж полигона «Гольфстрим» Прусаков пришел быстрее Гумилева и всех прочих соревнующихся, выиграв тем самым первый этап боевого троеборья. Поглядывая направо, на располосованные гарью бока корвета Прусакова, Гумилев после недолгого облегчения («Все-таки жив!») испытал укол зависти. Те секунды, которые не решился отыграть он, отыграл своей безумной отвагой его враг! «Что ж, еще не вечер!» – Матвей решил полностью сосредоточиться на втором этапе троеборья. На полигоне учебно-боевые задачи были достаточно сложными. Для начала нужно было отыскать на фоне помех и среди различных списанных кораблей пять крохотных неподвижных целей, изображающих космические мины, и расстрелять их из скорострельных плазменных пушек «Алтай», установленных на носовой турели. Что будет дальше, никто из кадетов точно не знал. Вводная должна была поступить от посредников-наблюдателей после выполнения первого этапа стрельб. Матвей включил на полную мощность поисковый радар переднего обзора и громко выругался – благо его никто не слышал. Весь тактический экран был загажен пометками – ложных целей отцы-экзаменаторы не пожалели! Он стал еще злее, когда взглянул на корвет Прусакова и увидел, что тот уже вовсю пуляет из своих «Алтаев». Стало быть, соперник уже успел определиться и отсеял ложные цели! «С другой стороны, он мог попросту ошибиться. А теперь впустую тратит ресурс стволов и время», – саркастично заметил вечный оппонент Матвея-торопыги – Матвей-рационалист. В общем, Матвей решил действовать наверняка. И запустил для начала с левого внутреннего пилона ракету-разведчик. Та уверенно двинулась вперед, раскрыв на шести выносных штангах дюжину скоррелированных телескопических сенсоров. Тем временем Матвей сверился с показаниями тепловизора и радиометра. Это позволило ему сузить круг поиска до пятнадцати объектов, на которых и сконцентрировалась ракетаразведчик по его приказанию. Совсем скоро он уверенно опознал все пять мин. А уж уничтожить их было делом минутным! Суетливый Прусаков еще возился, а Матвей уже выслушивал долгожданную вводную от посредника-наблюдателя. По правилам троеборья посреднику следовало быть персоной анонимной. Но чуткий Матвей сразу же узнал в бархатном баритоне, льющемся из динамика, голос преподавателя летной подготовки по фамилии Фаронов. Гумилев едва сдерживался, чтобы привычно не назвать собеседника по имени-отчеству – Павлом Петровичем. – Значит, так, кадет Гумилев. Вторая группа целей – авиетки, условно пилотируемые условным противником на пеленге двести семьдесят от китайской орбитальной станции проекта «Шаньтоу». Эту станцию вы должны отчетливо видеть на своем радаре со склонением минус шестьдесят! Как поняли задачу? Матвей сверился с тактическим экраном и уточнил: – Намерен ли условный противник атаковать станцию? Или целью будет являться мой корвет? – А вот это, голубчик, вы в реальном бою наперед никогда знать не сможете! Поэтому думайте что хотите. А самое правильное – думайте худшее! – Так точно, Павел Пе... э-э... господин посредник! |
Эпизод 1Последний звонокФевраль 2468 г.Город Королев, Академия Космического Флота имени В. Чкалова Планета Луна– Итак, господа кадеты... – доцент кафедры теории и практики противодействия глобальному экстремизму Мицар Егорович Жуматов провел ладонью по своей обширной лысине и окинул аудиторию усталым отеческим взглядом. Семинарское занятие подходило к концу. Вместе с ним подходил к концу семестр, а заодно и полный цикл обучения сидящих перед ним воспитанников Академии Космического Флота. – Вот вам последняя задачка. По аудитории пробежала волна смутного оживления: прилагательное «последний» бодрило и звало, как выражались будущие пилоты, «на волю, в пампасы». – Дано, – начал Жуматов с расстановкой. – На борт вашего корабля доставлены трое раненых в гражданских скафандрах без знаков различия. Каждый имеет проникающее ранение средней тяжести, сопровождающееся обильным кровотечением. Известно, что один из троих – штабной офицер пиратской группировки «Танцоры вечности». Кто – неясно. Вопрос: как с наименьшими затратами времени определить, кто именно пиратский офицер? Ожидая ответа, Жуматов скользнул взглядом над стрижеными головами сидящих за одиночными партами кадетов. Пауза длилась неожиданно долго, хотя задачка, по мнению Жуматова, вовсе не была трудной. Впрочем, Мицар Егорович понимал: не о пойманной сволочи из шайки «Танцоры вечности» думают сейчас молодые орлы выпускники. А о близких госэкзаменах, о соревнованиях по боевому троеборью, о распределении, о женитьбе, в конце-то концов... Наконец полностью синхронно поднялись две руки. Глаза Жуматова азартно заблестели. – Отвечайте вы, Марципанов. Марципанов – низенький, широкоплечий и курносый – обстоятельно начал: – Ну, значит так, господин майор. Я бы попытался оказать на фигурантов психологическое давление... Но поскольку это почти наверняка ничего не даст, – Марципанов виновато развел руками, – то я бы ввел всем троим психоактивное вещество. «Рутения-Б» или даже «Галапагос», чтобы наверняка. Глаза Жуматова погасли. Он не перебивал Марципанова, который, как всегда, не блистал, но ему с первого же междометия было ясно: ответ неправильный. – «Сыворотка правды» подействует, воля отключится, мы опросим каждого, и вот тогда-то узнаем, кто там пиратский офицер! – торжествующе закончил Марципанов. – Садитесь, спасибо. Есть другие версии? Можно вслух, без руки. – Есть, Мицар Егорович! – бодро отрапортовал с задней парты лучший студент группы Гумилев. – Опять вы, Матвей, – обреченно вздохнул Жуматов. – Впрочем, раз других желающих нет... Гумилев встал во весь свой немалый рост, покосился на Марципанова и заговорил – быстро, дельно, словно бы куда-то опаздывая: – У штабного офицера группировки «Танцоры вечности» кровь должна быть голубого цвета. – А как ты узнаешь, голубого она цвета или какого? Резать каждого будешь, что ли? – возмущенно пробасил с места Марципанов. – Внимательно слушать надо было условия задачи, – примирительно улыбнулся Гумилев. – Сказано же: у всех фигурантов – ранения и кровотечения. – А-а, действительно, было такое! – Марципанов хлопнул себя по лбу. Мол, «балда я, балда». Жуматов посмотрел на часы. До звонка оставалось три минуты. – Садитесь, Гумилев. Все правильно. А теперь пусть ктонибудь – только не Гумилев! – скажет мне, отчего у офицеров группировки «Танцоры вечности» голубая кровь. Руку сразу поднял Прусаков – невысокий, с мелкими чертами на узком крысином лице молодой человек. Он был родом с Земли, из неудобопроизносимого захолустья. Жуматов припоминал, что у этого Прусакова какие-то давние трения с Гумилевым. Доходило даже до дуэли, из-за которой обоих едва не выгнали. И выгнали бы, кабы не вмешательство влиятельных персон. За Прусакова хлопотал его отец-бизнесмен. А за Гумилева – один весьма уважаемый генерал, без комментариев которого не обходится ни одна аналитическая программа на военнокосмические темы. Все это по секрету рассказала Жуматову офицер-секретарь деканата Нелли, на которую майор давно имел матримониальные виды. – Говорите, Прусаков, – поощрил кадета майор. – В крови «Танцоров вечности» повышенное содержание меди, связанное с намеренным и многолетним приемом ряда стимулирующих агрессивность препаратов! – Точно так! – обрадованно сказал Жуматов. – Что ж, кое-чему я вас научил... И, если верить часам, пришло время прощаться, – голос майора дрогнул. – Господа кадеты! Через две минуты заканчивается последнее занятие девятого семестра. Мне нравилось работать с вами. Я, представьте себе, многому у вас научился! Ведь известно, что старый лис научится большему у юного простака, чем юный простак у старого лиса... В аудитории заулыбались. Мицар Егорович, с его глазкамибусинами, редкими усиками над верхней губой и длинным острым носом, и впрямь чем-то напоминал видевшего сотни хитроумных капканов и пережившего добрую дюжину хвастливых охотников старого лиса. – В общем, господа кадеты, я желаю вам успешной сдачи экзаменов, лихого боевого троеборья, удачного распределения и... до встречи на выпускном банкете! – как ни старался майор выглядеть каменным, в глазах у него все равно блестели слезы. Дождавшись, когда майор закончит, сидевший за крайней правой партой первого ряда старшина группы Кондаков вскочил и, четко, по-строевому развернувшись к аудитории, скомандовал: – Группа, встать! Смирно! К прощанию с господином майором приготовиться! Кадеты четко, как на параде, повиновались. – Большое! Спасибо! Дорогой! Мицар! Егорович! – единой громкой волной пророкотали тридцать глоток. И в этот миг тишину за дверью аудитории вспорол оглушительный звонок, звуки которого, впрочем, мигом утонули в неровном «Славься, славься!», грянувшем с улицы через распахнутое окно. Там, готовясь к церемонии вручения офицерских патентов, репетировал самодеятельный духовой оркестр. Согласно давней академической традиции на каждом учебнобоевом корвете был крупно написан не только тактический номер, но и фамилия кадета. Никто уже не помнил, зачем это сделано. Но версий гуляло много. Что, мол, такая мера помогает привыкать к ответственности. Стимулирует хозяйскую заботу о машине. Помогает ориентироваться посредникам-наблюдателям боевого троеборья (будто бы уникальной радиосигнатуры каждого кадета недостаточно!). На начальном этапе боевого троеборья выпускники Академии Космического Флота имени Валерия Чкалова должны были участвовать в гонке по маршруту Луна – Земля. Условия этого этапа были предельно простыми: чем быстрее ты долетишь до полигона «Гольфстрим», расположенного на геостационарной орбите Земли, тем лучше. Причем траекторию движения и режимы полета ты выбираешь для себя сам. Желаешь мучиться поначалу десятикратными перегрузками, но зато потом меньше возиться с коррекциями орбиты – пожалуйста. Хочешь использовать Луну в качестве гравитационной пращи – твое дело. Хочешь – о безумец! – экстренно тормозиться на конечном участке траектории при помощи верхних слоев атмосферы Земли – флаг тебе в руки! Матвей не был бы Гумилевым, если бы не выбрал последний вариант. В случае успеха он позволял с гарантией опередить осторожничающих одногруппников на девятнадцать с половиной минут. В случае же неудачи Матвей рисковал сгореть в атмосфере Земли вместе с разваливающимся на куски корветом где-то над южной частью Тихого океана. Но интуиция подсказывала: бояться незачем! Главное, что привлекало Матвея в этом маршруте, – уверенность, что никому из его однокашников не хватит куражу последовать за ним. Не хватит характера рискнуть. Поэтому, когда мимо него болидом пронесся корвет, на котором было написано «05 Прусаков» – аппарат его заклятого врага – возмущение Матвея не знало пределов! Вражда Гумилева и Прусакова длилась не первый год. Началась она, как водится, из-за женщины. Ее звали Евгения. Она преподавала пение в местной средней школе. Евгения была старше обоих соперников-кадетов на двенадцать лет и растила двоих детей, то разъезжаясь, то съезжаясь с полуреальным мужем-экспедитором... Увы, ни Прусакова, ни Гумилева ни одно из этих обстоятельств не остановило. Должен был пройти год, наполненный вязкими и липкими, как конфета-тянучка, отношениями, чтобы Гумилев честно признался себе: его интересует не сама Евгения и даже не ее несомненные достоинства, а возможность утереть Прусакову, до безумия влюбленному в Евгению, его кривой, жирно лоснящийся нос. Однако, когда он осознал этот факт (не без помощи штатного психоаналитика Академии доктора Угрюмова), ситуацию было уже не поправить. Так и повелось: Евгения любит его, Матвея Гумилева, Прусаков любит Евгению и ненавидит своего соперника Гумилева, и лишь один бесчувственный Матвей никого не любит, устал от всей этой нездоровой кутерьмы и не знает, на какую кнопку нужно нажать, чтобы все это поскорее прекратилось, возвратилось к точке «ноль», да и существует ли вообще такая кнопка... Однако вражда враждой, но зачем же вести себя как самоубийца?! Матвей схватил тангенту УКВ-связи и, едва не откусив от нее кусок, прорычал: – Геннадий, не дури! Сейчас же начинай тормозной маневр! Ему не ответили. Но Матвей не сдавался. – Геннадий, до мезосферы – семнадцать секунд лету. При твоей скорости – термозащита прогорит к чертям собачьим! Прогорит насквозь, понимаешь? Наконец в эфире зашелестел вкрадчивый голос Прусакова. В нем слышались презрительные нотки: – Ты всегда был слабаком, Матвей... Тебе меня не понять! Хотя Матвей был до крайности сердит, его благоговение перед порядком и дисциплиной удержало его от того, чтобы прибавить тяги. Он даже смог воздержаться от хлесткого ответа грубияну Прусакову. Хотя, казалось бы, сама ситуация требовала этого ответа. Матвей мысленно досчитал до десяти – как учила его рассудительная мама – и сказал в микрофон ледяным голосом: – Как вам будет угодно, кадет Прусаков. Вслед за чем отключился. «Сгорит? Значит туда ему и дорога. Обеспечит минуты чистой радости для пытливых школьников из астрономического кружка...» В следующий миг корвет Прусакова, опередивший аппарат Матвея на двадцать километров, уже врубился в верхние слои атмосферы Земли. Ярчайший плазмоид, распустившийся по кромке его термощита, стал видим невооруженным глазом. Этакий иссиня-красный георгин. Еще через три секунды то же случилось и с корветом «03 Гумилев». Тут же заверещала истеричная система термоконтроля. Караул! Сейчас обуглимся! Более флегматичный борткомпьютер повел отсчет убывания толщины «бутерброда» спасительного термощита. «Сорок один... сорок и пять десятых...» «Тридцать девять... тридцать шесть...» Чем тоньше щит – тем выше температура на обшивке. «Двести шестьдесят градусов... Двести восемьдесят... Триста пятьдесят...» «Если у меня такой перегрев, то что же там у идиота Прусакова? Вообще духовка?! Будет у нас Прусаков табака... Или, точнее, запеченный в фольге». Подтверждая его наихудшие опасения, в лобовое стекло корвета Матвея полетели малиновые от перегрева ломти прусаковского термощита. «О, Господи!» – сердце Матвея сжалось. Конечно, он терпеть не мог Гену Прусакова. Даже когда-то – накануне дуэли – желал ему смерти. Потом его чувства притупились. Фальшиво-развязный и мстительный Прусаков стал ему просто неприятен. Пожалуй, злил, вызывал презрение, а иногда, чего там, и отвращение. Но не до такой же степени, чтобы... В тот день, однако, Бог хранил безумца. Более того, на огневой рубеж полигона «Гольфстрим» Прусаков пришел быстрее Гумилева и всех прочих соревнующихся, выиграв тем самым первый этап боевого троеборья. Поглядывая направо, на располосованные гарью бока корвета Прусакова, Гумилев после недолгого облегчения («Все-таки жив!») испытал укол зависти. Те секунды, которые не решился отыграть он, отыграл своей безумной отвагой его враг! «Что ж, еще не вечер!» – Матвей решил полностью сосредоточиться на втором этапе троеборья. На полигоне учебно-боевые задачи были достаточно сложными. Для начала нужно было отыскать на фоне помех и среди различных списанных кораблей пять крохотных неподвижных целей, изображающих космические мины, и расстрелять их из скорострельных плазменных пушек «Алтай», установленных на носовой турели. Что будет дальше, никто из кадетов точно не знал. Вводная должна была поступить от посредников-наблюдателей после выполнения первого этапа стрельб. Матвей включил на полную мощность поисковый радар переднего обзора и громко выругался – благо его никто не слышал. Весь тактический экран был загажен пометками – ложных целей отцы-экзаменаторы не пожалели! Он стал еще злее, когда взглянул на корвет Прусакова и увидел, что тот уже вовсю пуляет из своих «Алтаев». Стало быть, соперник уже успел определиться и отсеял ложные цели! «С другой стороны, он мог попросту ошибиться. А теперь впустую тратит ресурс стволов и время», – саркастично заметил вечный оппонент Матвея-торопыги – Матвей-рационалист. В общем, Матвей решил действовать наверняка. И запустил для начала с левого внутреннего пилона ракету-разведчик. Та уверенно двинулась вперед, раскрыв на шести выносных штангах дюжину скоррелированных телескопических сенсоров. Тем временем Матвей сверился с показаниями тепловизора и радиометра. Это позволило ему сузить круг поиска до пятнадцати объектов, на которых и сконцентрировалась ракетаразведчик по его приказанию. Совсем скоро он уверенно опознал все пять мин. А уж уничтожить их было делом минутным! Суетливый Прусаков еще возился, а Матвей уже выслушивал долгожданную вводную от посредника-наблюдателя. По правилам троеборья посреднику следовало быть персоной анонимной. Но чуткий Матвей сразу же узнал в бархатном баритоне, льющемся из динамика, голос преподавателя летной подготовки по фамилии Фаронов. Гумилев едва сдерживался, чтобы привычно не назвать собеседника по имени-отчеству – Павлом Петровичем. – Значит, так, кадет Гумилев. Вторая группа целей – авиетки, условно пилотируемые условным противником на пеленге двести семьдесят от китайской орбитальной станции проекта «Шаньтоу». Эту станцию вы должны отчетливо видеть на своем радаре со склонением минус шестьдесят! Как поняли задачу? Матвей сверился с тактическим экраном и уточнил: – Намерен ли условный противник атаковать станцию? Или целью будет являться мой корвет? – А вот это, голубчик, вы в реальном бою наперед никогда знать не сможете! Поэтому думайте что хотите. А самое правильное – думайте худшее! – Так точно, Павел Пе... э-э... господин посредник! |
Звезда по имени Солнце
