Глава 1

Погоня

Я хочу тишины. В горах ее нет. Пространство вокруг нас наполнено звуками. Ветер тихонько скулит в острых гранях утесов. Шуршат осыпи. Гулко бьют в барабаны камнепады. Ущелья отзываются эхом. Ревут срывающиеся с круч водопады. Хрустит снег под ногами. Вечерами нагретые за день солнцем камни потрескивают, отдавая полученное тепло. Тревожно кричат птицы, кружащиеся над непреступными вершинами. Мы с Нефедовым говорим редко и очень тихо, но наши голоса далеко разносятся окрест и слова, отражаясь от мертвых скал, начинают жить своей самостоятельной жизнью.

Даже ночью, когда все успокаивается, я слышу еле заметный гул. Он идет со всех сторон, тихий, но мощный. Так гудят провода высоковольтных линий, так гудят рельсы. Поначалу я никак не мог понять, откуда берется этот звук, а потом догадался. Это разговаривают между собой сами горы. Увенчанные снежными шапками пики ведут бесконечные беседы. Им нет никакого дела до двух уставших, измученных людей, ползущих неведомо куда в этом царстве камня, снега и облаков.

Я хочу тишины и покоя. Но, как это обычно и бывает в жизни, получаю обратное.

Пятый день люди Надир-шаха преследуют нас. Пятый день мы пытаемся оторваться, уйти, спрятаться. Гиндукуш при желании может сокрыть в себе целую армию. Но среди его вершин нет места двум беглецам. Наверное, все дело в том, что мы плохо знаем эти места, а те, кто идет по нашему следу, наоборот, слишком хорошо. Это их дом, их земля.

Долго так продолжаться не может. Нас убьют, рано или поздно. За нами идет по меньшей мере три десятка человек. Все вооружены, все прекрасно ориентируются в хаосе гор. Нас может спасти только чудо. Чудо – и английская винтовка «ЛиЭнфильд» образца 1895 года, модификация «Бур». Наш козырь, джокер и прикуп одновременно. Правда, патронов осталось всего семнадцать штук. Но это лучше, чем ничего…

Все началось пять дней назад у развалин той самой крепости, где в незапамятные времена погиб внук Чингисхана Мутуген и где серебряный конь открыл мне великую тайну Потрясателя Вселенной.

Мы едва успели закончить скудный походный ужин, как на равнине внизу появились люди. Они приехали на нескольких машинах и рассыпались полукольцом, окружая нас. Нефедов сразу побежал вверх по склону, я же попытался остановить профессора. Мне казалось, что можно договориться с этими людьми, узнать, что им нужно. Выстрелы и цокающие по камням пули очень быстро убедили меня, что никаких переговоров не будет.

Потеряв драгоценные минуты, мы уходим. Наш осел сбежал, и поклажу приходится тащить самим. Нас спасают ночь и ущелье, узкий проход между двух горных вершин, ведущий вглубь горной страны Гиндукуш.

…На рассвете, добравшись до выхода из ущелья, устраиваем привал у нависшей над ручейком скалы. В небе разгорается заря нового дня, снега на дальних вершинах озаряются светом восходящего солнца.

Привалившись спиной к холодному камню, я смотрю, как Нефедов скидывает со спины тяжелый мешок, и тихо спрашиваю:

– Почему они стреляют в нас?

– Мстят за Надир-шаха, – раздраженно отвечает профессор.

– То есть им нужен ты?

– Мы оба. Они же не знают, что я был один.

– Кто такой этот Надир-шах?

– Местный правитель. Феодал, если говорить по-научному. Это его земли.

Сплевываю вязкую слюну и продолжаю допрос:

– Зачем ты его убил?

Профессор исподлобья смотрит на меня, жестко усмехается.

– С чего ты взял, что это сделал я?

– Не убивал?

– Нет.

– Тогда откуда у тебя еда и оружие?

– Оказался в нужном месте в нужное время.

– Ты можешь нормально рассказать, что произошло?! – взрываюсь я. Эхо прыгает по ущелью.

– Т-ш-ш! – Нефедов прикладывает палец к губам. – Никогда не кричи в горах. Жрать будешь?

– Потом. Так что же…

– У нас может и не быть «потом», – с угрозой в голосе произносит он, доставая сверток с едой.

– Я не отстану.

– Вот ты упертый! – в голосе профессора сквозит раздражение. – В общем, так: когда я ушел из военного городка, у меня при себе был только табельный «Макаров» и фляжка с самогоном. Повар у нас гнал, большой специалист по этому делу. Ну, ты в курсе, пробовал. Я готовился уйти, собрал снарягу, продукты, но взять не сумел – обстоятельства так сложились…

– Погоди-погоди, а зачем ты вообще ушел? Ты что, знал…

– Тормози на повороте! – Нефедов отрывает кусок от лепешки, передает мне. – На вопросы отвечать не стану. Хочешь – слушай, нет – я вообще ничего не буду говорить.

«Вот же козел, – думаю я, разглядывая своего спутника. – И ведь не заставишь…»

– В районе Баклина я наткнулся на расстрелянный джип. Подошел, постучал, залез внутрь. Живых, как мне тогда показалось, не было никого...

– Что значит, показалось?

– Потому что там были неподвижные люди, изрешеченные пулями, залитые кровью, со стекляными глазами...

– И там был этот Надир-шах?

– Там и был... Я забрал все, что нашел и что мог унести с собой... в этот момент один из душманов очнулся, стал скулить... Видимо, запомнил меня, решил, что я и есть убийца. Потом описал меня этим... – Нефедов кивает куда-то в сторону преследователей.

– И что? Ты не помог раненому?

– Я что, скорая помощь? Что я, по-твоему, должен был сделать? Взвалить на себя и тащить до ближайшего населенного пункта?

– Ты оставил его умирать!

– Как видишь, он не умер... если успел показать на меня.

Я пожимаю плечами. Неизвестно, как бы я поступил в такой ситуации.

– Мне нужны были припасы. И оружие, – запальчиво говорит профессор. Он словно бы оправдывается. – Дайте человеку цель, ради которой стоит жить, и он сможет выжить в любой ситуации. Я обязан был выжить, потому что у меня есть…

– Цель? – заканчиваю я за него. – Какая?

– Да пошел ты! – профессор уже открыто прикладывается к фляжке. – Но ты не сомневайся, Артем, мы уйдем от них, оторвемся, вот увидишь. Главное – что я нашел тебя! Вот это главное! Вот это…

«Он что, уже успел хлебнуть до этого? – прислушиваясь к словам профессора, думаю я. – Если так, то дело плохо. Пьяный на войне – труп. И меня за собой утянет».

– Цель? – вновь заканчиваю я за него и, предупреждая очередной всплеск эмоций, протягиваю руку. – Дай глотнуть.

Теплая фляжка заполнена больше чем наполовину. Глядя прямо в глаза Нефедову, переворачиваю ее и выливаю самогон на камни.

– Ты что?! – он бросается на меня, растопырив руки.

Я предвидел такую реакцию. Сил у меня немного, поэтому я даже не пытаюсь встать, увернуться – просто выставляю ногу. Это не удар, он сам натыкается животом на мою ступню и сгибается пополам, хрипя ругательства.

– Дурак ты, Игнат, – я бросаю опустошенную фляжку на сверток с едой.

– Гнида!

Он садится, опустив голову. Здоровый, крепкий мужик, то ли потерявший в жизни все ориентиры, то ли, наоборот, слишком хорошо знающий, что ему нужно.

Спрашиваю безо всякой надежды на ответ:

– Кто убил Генку Ямина?

– А? Что?! Какого еще Ямина?

– Пацана, который лежал со мной в полевом медпункте. Он выпил отравленной глюкозы. Ее должны были закачать в меня.

Нефедов поднимает на меня мутные глаза.

– Погоди-погоди… Ты уверен?

– Я видел все своими глазами.

– Выходит, они знают… – бормочет он.

– Кто – они? Что – знают?

– Про предмет. Ох, черт! Тебя выследили. Понимаешь?

– Кто выследил? Кто?!

Он открывает рот, чтобы ответить, и тут из ущелья оглушающе бьет выстрел. За ним второй, третий. Одна из пуль попадает в камень рядом со мной и с визгом рикошетит в небо.

Мы прячемся за скалой.

– Уходим! – рявкает Нефедов. Он подхватывает мешки, я – винтовку и сверток с едой. В тучах пыли, обдирая локти и колени, мы съезжаем по склону к подножью скалы и бежим, спотыкаясь, вдоль ручья.

Я оборачиваюсь и вижу наверху несколько человеческих фигур. Руки сами делают то, что должно – передергивают затвор, вскидывают винтовку. Глаз привычно ловит цель.

Выстрел!

Отдача у «Бура» чудовищная. Меня едва не разворачивает на месте. Но это неважно. Я попал. Один из людей падает. Остальные прячутся и начинают стрелять.

Поздно, ребята, поздно. Мы уже под защитой уступов очередной скалы. Впереди – проход между двумя горами, заваленный гигантскими глыбами. Там вы нас не возьмете.

Следующий привал делаем далеко за полдень. Неприметная ложбинка, белый корявый ствол давно высохшего дерева. Нефедов, тащивший тяжелые мешки, опускается на землю, пьет воду и засыпает. Я закидываю в рот горсть урюка из запасов Надир-шаха и забираюсь повыше – нести караульную службу. Мне очень хочется верить, что душманы отстали, потеряв нас в этом лабиринте.

Попутно осматриваю винтовку. Это явно заслуженное, боевое оружие. «Бур» хорошо смазан, ложе заботливо отлакировано, приклад покрывают насечки и прихотливый узор из множества крохотных золотых гвоздиков. Узор – круги, спирали, треугольники – не закончен. То ли у мастера не хватило золота, то ли…

И тут я вдруг понимаю, в чем дело. Это не просто орнамент, не просто гвоздики. Это своеобразный победный отчет, список трофеев. Во время войны наши летчики рисовали на фюзеляжах своих истребителей звездочки за каждый сбитый немецкий самолет. Хозяева «Бура» вбивали золотые гвозди после каждого удачного выстрела. На прикладе винтовки – целое кладбище, жертвоприношения этому стальному монстру, сконструированному сто лет назад инженером Ли и увидевшему свет на оружейных фабриках Энфильда.

Начинаю считать гвоздики – и на второй сотне сбиваюсь. Черт возьми, а ведь я сегодня утром тоже внес свой посильный вклад в узор на прикладе! Жаль, у меня нет ничего, чем можно было бы зафиксировать свое достижение. Хотя – почему нет? Где-то в кармане старой хэбэшки, надетой на мне, лежит половинка бритвенного лезвия «Спутник», обнаруженного в тумбочке Генки Ямина. Им я разрезал полотнище палатки, когда выбирался из медпункта.

На поиски уходит несколько секунд. Примостив винтовку на коленях, я осторожно, двумя пальцами беру лезвие и вырезаю на прикладе, ближе к цевью, крестик.

Да, я тоже варвар. Я тоже горжусь своими победами над врагом. И пусть меня осудят, но чтобы победить врага, я должен стать таким, как он, только еще коварнее, еще хитрее, безжалостнее и кровожаднее. Таковы законы войны. Так воевал Чингисхан…

Пятый день погони катится к своему закату. Надир-шах может быть спокоен в своем мусульманском раю – у него верные подданные. Они висят на нашем хвосте, как хорошие гончие псы. Девятерых я отправил к сюзерену. Оставшихся это, похоже, только раззадорило и обозлило донельзя.

Мы почти не разговариваем – нет сил. Только «да», «нет» и матерная ругань. Материмся от усталости.

У нас разделение труда. Я несу «Бур» и бутыль с водой, Нефедов – мешки с припасами и одеждой. Без стеганых халатов и шерстяных покрывал мы бы уже давно замерзли – по ночам тут очень холодно, камни покрываются инеем. Плохо, что осталось мало еды. И еще меньше надежды, что мы выберемся из этой передряги живыми.

Сегодня утром я дал Нефедову по морде. Он потратил впустую три драгоценных патрона. Было это так: я спал, а профессор сторожил, забравшись на скалу, чтобы заметить преследователей как можно раньше. Дозоры мы несем по очереди – один спит, другой караулит.

Разбудили меня звуки выстрелов. Нефедов, поднявшись во весь рост, палил из «Бура», азартно дергая затвор. Стреляные гильзы звенели по камням.

Взобравшись к нему, я отобрал винтовку и от души врезал профессору по бородатой физиономии. Удар, правда, вышел слабым – я все еще не оклемался после тех блужданий по безводным пустошам, что привели меня в полевой медпункт.

– Ты что?! – оскалился он.

– Не умеешь – не берись, – пробурчал я.

Это был самый длинный наш диалог за последние дни.

Впрочем, вру – накануне вечером у нас состоялся разговор, в котором я решил расставить все точки над i. Я спросил у Нефедова о предметах – что это такое, откуда взялись, для чего нужны?

Он не стал юлить и изворачиваться. Отвечал четко и ясно: эти серебряные фигурки известны с незапамятных времен. Все они зооморфны, то есть изображают различных животных. У каждого предмета – свои свойства, которые они даруют владельцам.

– Практически за каждой выдающейся исторической личностью стоит такой предмет, – объяснял мне Нефедов. – Почти все великие завоеватели древности носили на себе фигурки.

– А куда девается предмет после смерти хозяина?

– По-разному. Многие теряются, что-то передается по наследству или доверенным людям. Но, согласись, пойти на такое может далеко не каждый. Своими руками отдать символ могущества – зачем?

Я киваю. Теперь ясно, почему Чингисхан не расстался с волком. Он надеется возродиться, а раз так, то этому монголу из рода Борджигинов в новой жизни обязательно понадобится предмет.

Потом Нефедов рассказывал про тайные организации, могущественные ордена и ложи, ставившие своей целью охоту за предметами. Скрытая от глаз обычных людей война велась и ведется много сотен лет. В двадцатом веке в нее включились спецслужбы.

– И англичане, и французы, и немцы, и мы отряжали целые экспедиции для поиска предметов. Кому-то везло, кто-то оказывался на бобах. Ход и итог Второй мировой войны во многом есть отражение этих поисков.

– Ясно, – я снова кивнул и спросил напрямик: – Ты тоже охотишься за фигурками?

Он некоторое время медлил, потом усмехнулся, пряча за усмешкой нежелание давать прямой ответ:

– Охотишься – не совсем правильное слово. Скажем так – я изучаю их и то воздействие, которое они оказывают на историю человечества. Именно поэтому КГБ следил за мной. Но я не свернул с выбранного пути. Не забывай, я все-таки историк.

«Историк-мародер», – едва не сорвалось у меня с языка. Нефедов понял, почему я молчу, поднялся с камня, на котором сидел, и как бы через силу сказал:

– Артем, покажи мне свой предмет. Пожалуйста.

Ответ у меня был готов давно. Наверное, он появился даже раньше просьбы профессора:

– Нет.

– Почему? Я же не отниму его.

– Нет.

– Тогда хотя бы расскажи, как он действует.

«Рассказать? – я подбросил на ладони горсть мелких камешков. – Почему бы и нет».

– Это как в кино. Я вижу то, что хотел мне показать человек, живший много-много лет назад. Его жизнь.

– Этот человек… – Нефедов впился в меня взглядом. – Этот человек… Чингисхан… У него ведь был предмет? Так? И ты знаешь, какой?

Я промолчал. Это уже перебор. В конце концов, перед началом разговора мы не давали друг другу клятвы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Поэтому с чистой совестью я ответил:

– Понятия не имею.

Профессор кинул на меня полный злобы взгляд и замолк. С этого момента между нами возникло откровенное недоверие. Я не верю Нефедову. Множество предметов, сверхспособности, спецслужбы… Не верю. В сухом остатке – мой конь и большой интерес профессора к предметам. Это объективная реальность, и мне придется с нею считаться.

Перед сном меня неожиданно – давно уже такого не было! – уносит в прошлое. Серебряный конь бьет копытом, и я вижу горы Богдо-ула, почитавшиеся монголами как обитель недобрых духов.

Заросшие густым лесом, где сосны и кедры перемежались осинниками и березняками, горы разделяли поречья Керулена и Туулы. Не всякий кочевник решится проложить путь своего коня через мрачные чащобы. Злые духи не любят людей. Заморочат, закружат путника, положат под ноги коню вместо ровной тропы острые камни, навалят буреломов, ночной порой заведут к обрыву и погубят человека. Мертвое тело пожрут дикие звери и не останется на свете и следа от дерзнувшего ступить в земли духов.

Об этом Темуджину говорил брат Бельгутей, когда крохотный отряд из трех человек пробирался краем степи к берегам Туулы. Третьим на черном мерине ехал младший брат Темуджина Хасар. Он не участвовал в разговоре, задремав в седле.

– Мы – дети Есугея-багатура, – ответил Темуджин Бельгутею. – Нам ли бояться духов? Я должен повидаться с побратимом нашего отца Тоорилом Кераитским. Духи, демоны, враги – никто не остановит меня. Вечное Синее небо поможет. Эй, Хасар, хватит целовать лошадиную гриву! Вперед, братья!

И вытянув коня плетью, Темуджин помчался вперед, к темнеющим впереди горным склонам. К седлу старшего сына Есугея был приторочен перевязанный ремнями тюк с собольей шубой. Свадебный подарок от отца Борте Дэй-сечена. И самая большая ценность, сокровище, с которым Темуджин собирался расстаться. Бельгутей вздохнул, переглянулся с проснувшимся Хасаром и пустил своего скакуна вскачь, следом за братом.

Уже неделю были братья в дороге. Сразу после свадьбы, оставив красавицу Борте в своей юрте, Темуджин объявил, что собирается к кераитам.

– Мне не у кого больше искать помощи. Если хан Тоорил откажет – горька будет наша участь. Станем мы прахом костра, пылью под конскими копытами, опавшими листьями на осеннем ветру. Испытаем же судьбу, братья!

Оэлун как старшая в роду, как мать отговаривала Темуджина от этой поездки. Путь не близок, в степи неспокойно. А в укромном урочище Гурельгу тихо. Лихие люди сюда не заходят.

– Какой же я сын Есугея, если, как суслик, буду отсиживаться в безопасной норе? – спросил ее сын. – Врага не убить, держа меч в ножнах. Из лука не выстрелить, не достав стрелы. Пора спросить с каждого, кто разорил улус отца. Пора вернуть свое и взять плату за все обиды. Так будет справедливо. Так хочет Вечное Синее небо.

Ночная мгла застала братьев в пути. Лесная тропа, ведущая в самое сердце Богдо-ула, исчезла во мраке. Тревожно шумели исполинские кедры над головами, в подлеске трещали ветвями то ли звери, то ли принявшие их обличие хозяева гор – духи. Темуджин объявил ночевку.

Костер, разведенный на гранитном камне, разогнал тьму. Стреноженные кони щипали траву на склоне. Бельгутей жарил на углях вяленое мясо, Хасар нес дозор, забравшись на изогнутую, раскоряченную сосну. Сквозь древесные кроны проглядывал месяц. Где-то вдали перекликались ночные птицы. Время шло к полуночи.

Темуджин, привалившись к тюку с собольей шубой, смотрел на огонь и мысли его текли легко и ровно, как воды родного Керулена. Голоса он услышал не сразу. Сначала в шум кедровых веток вплелись отдельные слова. Тихий шепот, похожий на бормотание дряхлого старика, перепившего архи на празднике.

– Темуджин-н-н… Ночь темна… Путь опасен… Остановись… Не ходи к кераитам… Вернись домой… Ночь темна…

Вскинув голову, юноша посмотрел на Бельгутея. Быть может, это хитрый брат вышептывает исподволь, думая, что может напугать Темуджина? От Бельгутея можно ждать всякого. Второй сын второй жены Есугея, волоокой Сочихэл, он делил с сыновьями Оэлун все тяготы многолетних скитаний. Когда его старший брат Бектер решил предать Темуджина и выдать его таджиутам Таргитай-Кирилтуха, Бельгутей не поддержал брата. Темуджин вдвоем с Хасаром, которому тогда едва исполнилось семь лет, убил Бектера. Убил, чтобы спасти остальных, потому что Таргитай-Кирилтух, вознамерившийся стать ханом, не пощадил бы никого из детей своего двоюродного брата Есугея.

Перед смертью Бектер просил не трогать Бельгутея. Воля умирающего священна. Темуджин взял с мальчика клятву верности и с тех пор старался, чтобы Бельгутей всегда был рядом. Мог сын Сочихэл затаить злобу и готовить месть за брата? Много раз размышлял над этим Темуджин и всякий раз склонялся к тому, что да, мог. Но шли годы, а Бельгутей оставался верным товарищем своему старшему брату. Наверное, живи братья вдали друг от друга, все сложилось бы иначе, но Темуджин никогда не отпускал от себя Бельгутея. Он знал – что надето ближе к телу, то сильнее греет.

– Эй, – тихонько позвал брата Темуджин. – Бельгутей! Что ты сказал?

Но тот даже не пошевелился, уткнувшись подбородком в грудь. Палка, которой он помешивал угли, выпала из рук Бельгутея. Трещало в костре подгорающее мясо.

«Уснул», – понял Темуджин. И тут снова зашумела тайга. Голоса накатили с новой силой:

– Темуджин-н-н… Ночь темна… Не ходи к кераитам…

– Во имя Вечного Синего неба – изыди! – сказал Темуджин, глядя в глаза ночи.

Но священное прозвание Тенгри не испугало шептунов. Во тьме силы света бессильны. И Темуджин понял, что может надеяться только на себя. Он выхватил из костра пылающую ветвь, поднялся на ноги. Голоса окрепли. Они уже не шептали – выли, взвизгивая, словно голодные псы:

– Не ходи к кераитам! Остановись! Это путь смерти!

– Хасар! – закричал Темуджин, размахивая своим факелом. – Ко мне, Хасар!

Брат не отозвался. Тогда Темуджин толкнул ногой спящего Бельгутея. Тот завалился на бок, сладко всхрапнул во сне. «Один, – понял старший сын Есугея-багатура. – Я остался один. Духи Богдо-ула перехитрили меня. Но я не сдамся! Я буду сражаться, как сражался отец!»

Выхватив меч, он двинулся навстречу голосам. Ветер усилился. В лицо Темуджину полетели сорванные с веток листья, кедровые иглы, чешуйки коры.

– Я не боюсь вас! – крикнул юноша, отчаянно размахивая горящей веткой. – Моя дорога – моя судьба!

– Твоя судьба – смерть! – захохотало из тьмы.

– Я не сдамся!

– Ты умрешь!

– Нет!

Темуджин рванулся в заросли, мечом прорубая себе дорогу.

– Где вы?! Покажитесь!

Он едва успел отскочить – огромный кедр со стоном рухнул на землю в двух шагах от Темуджина. Треск веток заглушил шум ветра и проклятые голоса. Тяжело дыша, юноша опустил факел. Два шага – и ствол дерева раздавил бы его голову, как кусок сыра, переломал кости, вдавил искалеченное тело во влажный мох.

– Трусы! – Темуджин едва не плакал от бессилия.

В ответ тьма расхохоталась сотней глумливых голосов. Они доносились теперь со всех сторон и даже сверху, с затянувшегося низкими тучами неба, хрипло каркало и ухало.

«Пропаду! – пронеслось в голове Темуджина. – Сейчас пропаду… Отец! Дай знак, что слышишь меня, подскажи, что делать!» И едва только он воззвал к давно почившему Есугею, как холодный порыв ветра донес до слуха юноши далекий волчий вой.

«Волк! – обожгла Темуджина короткая мысль. – Как я мог забыть! Или… Или это духи Богдо-ула заморочили меня?» Сунув руку под стеганый кафтан, он сжал в кулаке ледяную фигурку – и небо над головой Темуджина расколола молния. Громовой грохот сотряс тайгу, горы и едва не сбил человека с ног. Но страх перед духами уже ушел, остались только ярость и ненависть.

– Моя судьба – свет! – выкрикнул Темуджин и сунул затухающий факел в густой кедровый лапник.

Пламя весело побежало по смолистым веткам. Затрещала сгорающая хвоя. Огонь, пожирая ее, вырос, разлился окрест, убивая темноту.

– Что ты делаешь?! – в смятении закричали голоса. – Нет! Нет!!

– Да! – теперь уже пришел черед Темуджина смеяться. – Убирайтесь с моей дороги! Я сожгу ваши леса, я сравняю с землей ваши горы – но не отступлю. Такова воля Вечного Синего неба – и моя!

Ответа он не получил. Гудело, набирая все большую силу, пламя. Грохотал над головой гром. Темуджина шатало, как пьяного. Впервые в жизни он сложил волю Тенгри со своей. Впервые поставил себя вровень с божеством. Шаман Мунлик всегда говорил, что человек – ничто в сравнении с Вечным Синим небом и если кто-то дерзнет покуситься на такой порядок вещей, кара не заставит себя ждать.

Темуджин дерзнул – и теперь ждал возмездия. Оно пришло быстро. Огонь, охватив кусты и деревья окрест, заключил юношу в кольцо. Темуджин уже чувствовал на лице обжигающее дыхание сотворенного им пожара. Трещали, курчавясь, волосы, затлела одежда. Духи оказались правы – он не сумел перехитрить судьбу. И подчинить ее себе он тоже не смог. Сгореть заживо – найдется ли смерть ужаснее этой? Надо молить Тенгри о милости, надо поклониться Вечному Синему небу и просить пощады…

– Никогда, – сказал огню Темуджин. – Мольба – удел слабых. Я – Темуджин Борджигин, сын Есугея-багатура! Я не отступлю!

Ливень хлынул с небес сплошной стеной. Огонь опал, зашипел, точно тысяча змей, все вокруг заволокло белесым дымом. Темуджин закашлялся, упал на одно колено, вонзив в землю меч.

– Брат! Ты где, брат?! – послышались позади взволнованные голоса Бельгутея и Хасара.

– Здесь… – отозвался Темуджин и без сил распростерся в мокрой золе.

…Ставка хана кераитов Тоорила раскинулась на высоком берегу реки Туулы. Маленький отряд сыновей Есугея здесь встретили радушно. Тоорил вместе со своими нойонами сотворил молитву распятому богу Есусу, которому поклонялись кераиты, затем повелел приготовить кушанья для дорогих гостей.

В ожидании пира, жмуря и без того узкие глаза, он угощал Темуджина и его братьев ароматным кумысом, вел степенные речи о здоровье родственников, об охоте, о том, как обстоят дела в дружественных племенах и родах.

– Есугей-багатур, да не знает его душа в райских кущах ни в чем отказа, был мне названным братом, андой. Вы, его дети, мне как родные сыновья, – говорил Тоорил. – Почему так долго не приезжали? Темные слухи доходили до ушей моих. Трижды тридцать раз оплакал я тебя, Темуджин.

– На все воля Вечного Синего неба, – отвечал юноша. – Я рад, что обрел отца. Как покорный и любящий сын, привез я тебе, о Тоорил Кераитский, подарок. Бельгутей!

Брат кинулся к выходу из ханской юрты, вернулся с тюком. Ножом взрезав стягивающие ремни, он развернул перед Тоорилом соболью шубу. В пламени факелов и масляных ламп мех заиграл, рассыпая тысячи искорок.

Хан кераитов от удивления положил палец в рот, глаза его округлились. Поднявшись с ханского ложа, Тоорил на кривых ногах заковылял к расстеленной на войлоке шубе, принялся, цокая языком, ощупывать подарок. Темуджин помог названному отцу облачиться, провел рукой по пушистому меху.

– Воистину, это дар от царя царю! – проговорил Тоорил, улыбаясь.

Он обнял Темуджина, потом Хасара и Бельгутея. В юрту заглянул нукер, сказал, что кушанья готовы. Вождь кераитов вышел из юрты, не снимая шубы. Нойоны и сыновья Тоорила начали громко хвалить удивительное одеяние, тревожно переглядываясь. Многие поняли – сыновья Есугея приехали не просто так. Но пока не было съедено все мясо и выпита вся арха, о делах речи не заводилось – таков степной обычай.

И лишь когда сам Тоорил перевернул свою золотую чашу кверху дном и вытер рукавом блестящий от бараньего жира рот, давая понять, что сыт и доволен, Темуджин подсел поближе к хану, чтобы поведать ему о своей нижайшей сыновней просьбе.

Он так и сказал, чем немало польстил сыто отдувающемуся Тоорилу.

– Возлюбленный сын мой Темуджин, – напыщенно заговорил хан, – нет на этом свете ничего такого, в чем бы я тебе отказал.

– Кераитские воины славятся своей доблестью от одного края мира до другого, – осторожно начал Темуджин, поглядывая на братьев.

Здоровяк Хасар растянулся на узорчатых коврах у ног Тоорила, блаженно улыбаясь. Арха увела его на небесные луга, в страну грез. Худощавый Бельгутей, выпивший не меньше, напротив, был сосредоточен, сидел прямо и внимательно прислушивался к словам брата.

– Не раз бились багатуры-кераиты плечом к плечу с монголами против общих врагов, – продолжил Темуджин.

Тоорил прикрыл глаза и стал похож на спящего, но узловатые пальцы хана, быстро-быстро перебирающие жемчужные четки, свидетельствовали о том, что владыка кераитов внимательно слушает.

– Козни недругов и злые сердца ложных друзей привели ныне наш род к прозябанию. Отец мой, могущественный Тоорил! Дай мне воинов своих, чтобы восстановить улус отца! Я прошел через забвение, через голод и нищету, я носил кангу, но смерть отступилась от меня. Горные духи Богдо-ула не смогли одолеть меня. Вечное Синее небо позволило мне вознести волю мою вровень со своей. Я не опозорю памяти твоего анды Есугея-багатура. Дай мне воинов, отец!

Тоорил выпустил из пальцев четки, задумчиво пощипал реденькую бородку.

– Сын мой Темуджин. Речи твои удивительны, но правдивы. Ты храбр. Ты умен. Большое начинается с малого. Но…

– Половина всего имущества, захваченного в куренях таджиутов – твоя, отец, – быстро сказал Темуджин.

Хан кераитов засмеялся – точно ворон закаркал.

– А ты не просто умен, ты мудр, Темуджин Борджигин, сын мой возлюбленный! Ха-ха, отныне твои враги в большой опасности. Хорошо!

И подняв грузное тело, Тоорил выпрямился и громогласно объявил, подняв руку с четками:

– Эй, слушайте все! В знак благодарности за сыновью любовь и почтение, в ответ на царский подарок – вот эту соболью шубу, я говорю Темуджину, сыну Есугея-багатура, брата моего: я соберу твой рассеянный улус, как собирает хозяин для гостя лучшие куски бараньей туши. Таково мое слово. Амен!

– Амен! Во славу Есуса! – закричали со всех сторон.

Темуджин бросил быстрый взгляд на Бельгутея. Сводный брат побледнел, смешался, но нашел в себе силы изобразить улыбку…

Глава 1

Погоня

Я хочу тишины. В горах ее нет. Пространство вокруг нас наполнено звуками. Ветер тихонько скулит в острых гранях утесов. Шуршат осыпи. Гулко бьют в барабаны камнепады. Ущелья отзываются эхом. Ревут срывающиеся с круч водопады. Хрустит снег под ногами. Вечерами нагретые за день солнцем камни потрескивают, отдавая полученное тепло. Тревожно кричат птицы, кружащиеся над непреступными вершинами. Мы с Нефедовым говорим редко и очень тихо, но наши голоса далеко разносятся окрест и слова, отражаясь от мертвых скал, начинают жить своей самостоятельной жизнью.

Даже ночью, когда все успокаивается, я слышу еле заметный гул. Он идет со всех сторон, тихий, но мощный. Так гудят провода высоковольтных линий, так гудят рельсы. Поначалу я никак не мог понять, откуда берется этот звук, а потом догадался. Это разговаривают между собой сами горы. Увенчанные снежными шапками пики ведут бесконечные беседы. Им нет никакого дела до двух уставших, измученных людей, ползущих неведомо куда в этом царстве камня, снега и облаков.

Я хочу тишины и покоя. Но, как это обычно и бывает в жизни, получаю обратное.

Пятый день люди Надир-шаха преследуют нас. Пятый день мы пытаемся оторваться, уйти, спрятаться. Гиндукуш при желании может сокрыть в себе целую армию. Но среди его вершин нет места двум беглецам. Наверное, все дело в том, что мы плохо знаем эти места, а те, кто идет по нашему следу, наоборот, слишком хорошо. Это их дом, их земля.

Долго так продолжаться не может. Нас убьют, рано или поздно. За нами идет по меньшей мере три десятка человек. Все вооружены, все прекрасно ориентируются в хаосе гор. Нас может спасти только чудо. Чудо – и английская винтовка «ЛиЭнфильд» образца 1895 года, модификация «Бур». Наш козырь, джокер и прикуп одновременно. Правда, патронов осталось всего семнадцать штук. Но это лучше, чем ничего…

Все началось пять дней назад у развалин той самой крепости, где в незапамятные времена погиб внук Чингисхана Мутуген и где серебряный конь открыл мне великую тайну Потрясателя Вселенной.

Мы едва успели закончить скудный походный ужин, как на равнине внизу появились люди. Они приехали на нескольких машинах и рассыпались полукольцом, окружая нас. Нефедов сразу побежал вверх по склону, я же попытался остановить профессора. Мне казалось, что можно договориться с этими людьми, узнать, что им нужно. Выстрелы и цокающие по камням пули очень быстро убедили меня, что никаких переговоров не будет.

Потеряв драгоценные минуты, мы уходим. Наш осел сбежал, и поклажу приходится тащить самим. Нас спасают ночь и ущелье, узкий проход между двух горных вершин, ведущий вглубь горной страны Гиндукуш.

…На рассвете, добравшись до выхода из ущелья, устраиваем привал у нависшей над ручейком скалы. В небе разгорается заря нового дня, снега на дальних вершинах озаряются светом восходящего солнца.

Привалившись спиной к холодному камню, я смотрю, как Нефедов скидывает со спины тяжелый мешок, и тихо спрашиваю:

– Почему они стреляют в нас?

– Мстят за Надир-шаха, – раздраженно отвечает профессор.

– То есть им нужен ты?

– Мы оба. Они же не знают, что я был один.

– Кто такой этот Надир-шах?

– Местный правитель. Феодал, если говорить по-научному. Это его земли.

Сплевываю вязкую слюну и продолжаю допрос:

– Зачем ты его убил?

Профессор исподлобья смотрит на меня, жестко усмехается.

– С чего ты взял, что это сделал я?

– Не убивал?

– Нет.

– Тогда откуда у тебя еда и оружие?

– Оказался в нужном месте в нужное время.

– Ты можешь нормально рассказать, что произошло?! – взрываюсь я. Эхо прыгает по ущелью.

– Т-ш-ш! – Нефедов прикладывает палец к губам. – Никогда не кричи в горах. Жрать будешь?

– Потом. Так что же…

– У нас может и не быть «потом», – с угрозой в голосе произносит он, доставая сверток с едой.

– Я не отстану.

– Вот ты упертый! – в голосе профессора сквозит раздражение. – В общем, так: когда я ушел из военного городка, у меня при себе был только табельный «Макаров» и фляжка с самогоном. Повар у нас гнал, большой специалист по этому делу. Ну, ты в курсе, пробовал. Я готовился уйти, собрал снарягу, продукты, но взять не сумел – обстоятельства так сложились…

– Погоди-погоди, а зачем ты вообще ушел? Ты что, знал…

– Тормози на повороте! – Нефедов отрывает кусок от лепешки, передает мне. – На вопросы отвечать не стану. Хочешь – слушай, нет – я вообще ничего не буду говорить.

«Вот же козел, – думаю я, разглядывая своего спутника. – И ведь не заставишь…»

– В районе Баклина я наткнулся на расстрелянный джип. Подошел, постучал, залез внутрь. Живых, как мне тогда показалось, не было никого...

– Что значит, показалось?

– Потому что там были неподвижные люди, изрешеченные пулями, залитые кровью, со стекляными глазами...

– И там был этот Надир-шах?

– Там и был... Я забрал все, что нашел и что мог унести с собой... в этот момент один из душманов очнулся, стал скулить... Видимо, запомнил меня, решил, что я и есть убийца. Потом описал меня этим... – Нефедов кивает куда-то в сторону преследователей.

– И что? Ты не помог раненому?

– Я что, скорая помощь? Что я, по-твоему, должен был сделать? Взвалить на себя и тащить до ближайшего населенного пункта?

– Ты оставил его умирать!

– Как видишь, он не умер... если успел показать на меня.

Я пожимаю плечами. Неизвестно, как бы я поступил в такой ситуации.

– Мне нужны были припасы. И оружие, – запальчиво говорит профессор. Он словно бы оправдывается. – Дайте человеку цель, ради которой стоит жить, и он сможет выжить в любой ситуации. Я обязан был выжить, потому что у меня есть…

– Цель? – заканчиваю я за него. – Какая?

– Да пошел ты! – профессор уже открыто прикладывается к фляжке. – Но ты не сомневайся, Артем, мы уйдем от них, оторвемся, вот увидишь. Главное – что я нашел тебя! Вот это главное! Вот это…

«Он что, уже успел хлебнуть до этого? – прислушиваясь к словам профессора, думаю я. – Если так, то дело плохо. Пьяный на войне – труп. И меня за собой утянет».

– Цель? – вновь заканчиваю я за него и, предупреждая очередной всплеск эмоций, протягиваю руку. – Дай глотнуть.

Теплая фляжка заполнена больше чем наполовину. Глядя прямо в глаза Нефедову, переворачиваю ее и выливаю самогон на камни.

– Ты что?! – он бросается на меня, растопырив руки.

Я предвидел такую реакцию. Сил у меня немного, поэтому я даже не пытаюсь встать, увернуться – просто выставляю ногу. Это не удар, он сам натыкается животом на мою ступню и сгибается пополам, хрипя ругательства.

– Дурак ты, Игнат, – я бросаю опустошенную фляжку на сверток с едой.

– Гнида!

Он садится, опустив голову. Здоровый, крепкий мужик, то ли потерявший в жизни все ориентиры, то ли, наоборот, слишком хорошо знающий, что ему нужно.

Спрашиваю безо всякой надежды на ответ:

– Кто убил Генку Ямина?

– А? Что?! Какого еще Ямина?

– Пацана, который лежал со мной в полевом медпункте. Он выпил отравленной глюкозы. Ее должны были закачать в меня.

Нефедов поднимает на меня мутные глаза.

– Погоди-погоди… Ты уверен?

– Я видел все своими глазами.

– Выходит, они знают… – бормочет он.

– Кто – они? Что – знают?

– Про предмет. Ох, черт! Тебя выследили. Понимаешь?

– Кто выследил? Кто?!

Он открывает рот, чтобы ответить, и тут из ущелья оглушающе бьет выстрел. За ним второй, третий. Одна из пуль попадает в камень рядом со мной и с визгом рикошетит в небо.

Мы прячемся за скалой.

– Уходим! – рявкает Нефедов. Он подхватывает мешки, я – винтовку и сверток с едой. В тучах пыли, обдирая локти и колени, мы съезжаем по склону к подножью скалы и бежим, спотыкаясь, вдоль ручья.

Я оборачиваюсь и вижу наверху несколько человеческих фигур. Руки сами делают то, что должно – передергивают затвор, вскидывают винтовку. Глаз привычно ловит цель.

Выстрел!

Отдача у «Бура» чудовищная. Меня едва не разворачивает на месте. Но это неважно. Я попал. Один из людей падает. Остальные прячутся и начинают стрелять.

Поздно, ребята, поздно. Мы уже под защитой уступов очередной скалы. Впереди – проход между двумя горами, заваленный гигантскими глыбами. Там вы нас не возьмете.

Следующий привал делаем далеко за полдень. Неприметная ложбинка, белый корявый ствол давно высохшего дерева. Нефедов, тащивший тяжелые мешки, опускается на землю, пьет воду и засыпает. Я закидываю в рот горсть урюка из запасов Надир-шаха и забираюсь повыше – нести караульную службу. Мне очень хочется верить, что душманы отстали, потеряв нас в этом лабиринте.

Попутно осматриваю винтовку. Это явно заслуженное, боевое оружие. «Бур» хорошо смазан, ложе заботливо отлакировано, приклад покрывают насечки и прихотливый узор из множества крохотных золотых гвоздиков. Узор – круги, спирали, треугольники – не закончен. То ли у мастера не хватило золота, то ли…

И тут я вдруг понимаю, в чем дело. Это не просто орнамент, не просто гвоздики. Это своеобразный победный отчет, список трофеев. Во время войны наши летчики рисовали на фюзеляжах своих истребителей звездочки за каждый сбитый немецкий самолет. Хозяева «Бура» вбивали золотые гвозди после каждого удачного выстрела. На прикладе винтовки – целое кладбище, жертвоприношения этому стальному монстру, сконструированному сто лет назад инженером Ли и увидевшему свет на оружейных фабриках Энфильда.

Начинаю считать гвоздики – и на второй сотне сбиваюсь. Черт возьми, а ведь я сегодня утром тоже внес свой посильный вклад в узор на прикладе! Жаль, у меня нет ничего, чем можно было бы зафиксировать свое достижение. Хотя – почему нет? Где-то в кармане старой хэбэшки, надетой на мне, лежит половинка бритвенного лезвия «Спутник», обнаруженного в тумбочке Генки Ямина. Им я разрезал полотнище палатки, когда выбирался из медпункта.

На поиски уходит несколько секунд. Примостив винтовку на коленях, я осторожно, двумя пальцами беру лезвие и вырезаю на прикладе, ближе к цевью, крестик.

Да, я тоже варвар. Я тоже горжусь своими победами над врагом. И пусть меня осудят, но чтобы победить врага, я должен стать таким, как он, только еще коварнее, еще хитрее, безжалостнее и кровожаднее. Таковы законы войны. Так воевал Чингисхан…

Пятый день погони катится к своему закату. Надир-шах может быть спокоен в своем мусульманском раю – у него верные подданные. Они висят на нашем хвосте, как хорошие гончие псы. Девятерых я отправил к сюзерену. Оставшихся это, похоже, только раззадорило и обозлило донельзя.

Мы почти не разговариваем – нет сил. Только «да», «нет» и матерная ругань. Материмся от усталости.

У нас разделение труда. Я несу «Бур» и бутыль с водой, Нефедов – мешки с припасами и одеждой. Без стеганых халатов и шерстяных покрывал мы бы уже давно замерзли – по ночам тут очень холодно, камни покрываются инеем. Плохо, что осталось мало еды. И еще меньше надежды, что мы выберемся из этой передряги живыми.

Сегодня утром я дал Нефедову по морде. Он потратил впустую три драгоценных патрона. Было это так: я спал, а профессор сторожил, забравшись на скалу, чтобы заметить преследователей как можно раньше. Дозоры мы несем по очереди – один спит, другой караулит.

Разбудили меня звуки выстрелов. Нефедов, поднявшись во весь рост, палил из «Бура», азартно дергая затвор. Стреляные гильзы звенели по камням.

Взобравшись к нему, я отобрал винтовку и от души врезал профессору по бородатой физиономии. Удар, правда, вышел слабым – я все еще не оклемался после тех блужданий по безводным пустошам, что привели меня в полевой медпункт.

– Ты что?! – оскалился он.

– Не умеешь – не берись, – пробурчал я.

Это был самый длинный наш диалог за последние дни.

Впрочем, вру – накануне вечером у нас состоялся разговор, в котором я решил расставить все точки над i. Я спросил у Нефедова о предметах – что это такое, откуда взялись, для чего нужны?

Он не стал юлить и изворачиваться. Отвечал четко и ясно: эти серебряные фигурки известны с незапамятных времен. Все они зооморфны, то есть изображают различных животных. У каждого предмета – свои свойства, которые они даруют владельцам.

– Практически за каждой выдающейся исторической личностью стоит такой предмет, – объяснял мне Нефедов. – Почти все великие завоеватели древности носили на себе фигурки.

– А куда девается предмет после смерти хозяина?

– По-разному. Многие теряются, что-то передается по наследству или доверенным людям. Но, согласись, пойти на такое может далеко не каждый. Своими руками отдать символ могущества – зачем?

Я киваю. Теперь ясно, почему Чингисхан не расстался с волком. Он надеется возродиться, а раз так, то этому монголу из рода Борджигинов в новой жизни обязательно понадобится предмет.

Потом Нефедов рассказывал про тайные организации, могущественные ордена и ложи, ставившие своей целью охоту за предметами. Скрытая от глаз обычных людей война велась и ведется много сотен лет. В двадцатом веке в нее включились спецслужбы.

– И англичане, и французы, и немцы, и мы отряжали целые экспедиции для поиска предметов. Кому-то везло, кто-то оказывался на бобах. Ход и итог Второй мировой войны во многом есть отражение этих поисков.

– Ясно, – я снова кивнул и спросил напрямик: – Ты тоже охотишься за фигурками?

Он некоторое время медлил, потом усмехнулся, пряча за усмешкой нежелание давать прямой ответ:

– Охотишься – не совсем правильное слово. Скажем так – я изучаю их и то воздействие, которое они оказывают на историю человечества. Именно поэтому КГБ следил за мной. Но я не свернул с выбранного пути. Не забывай, я все-таки историк.

«Историк-мародер», – едва не сорвалось у меня с языка. Нефедов понял, почему я молчу, поднялся с камня, на котором сидел, и как бы через силу сказал:

– Артем, покажи мне свой предмет. Пожалуйста.

Ответ у меня был готов давно. Наверное, он появился даже раньше просьбы профессора:

– Нет.

– Почему? Я же не отниму его.

– Нет.

– Тогда хотя бы расскажи, как он действует.

«Рассказать? – я подбросил на ладони горсть мелких камешков. – Почему бы и нет».

– Это как в кино. Я вижу то, что хотел мне показать человек, живший много-много лет назад. Его жизнь.

– Этот человек… – Нефедов впился в меня взглядом. – Этот человек… Чингисхан… У него ведь был предмет? Так? И ты знаешь, какой?

Я промолчал. Это уже перебор. В конце концов, перед началом разговора мы не давали друг другу клятвы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Поэтому с чистой совестью я ответил:

– Понятия не имею.

Профессор кинул на меня полный злобы взгляд и замолк. С этого момента между нами возникло откровенное недоверие. Я не верю Нефедову. Множество предметов, сверхспособности, спецслужбы… Не верю. В сухом остатке – мой конь и большой интерес профессора к предметам. Это объективная реальность, и мне придется с нею считаться.

Перед сном меня неожиданно – давно уже такого не было! – уносит в прошлое. Серебряный конь бьет копытом, и я вижу горы Богдо-ула, почитавшиеся монголами как обитель недобрых духов.

Заросшие густым лесом, где сосны и кедры перемежались осинниками и березняками, горы разделяли поречья Керулена и Туулы. Не всякий кочевник решится проложить путь своего коня через мрачные чащобы. Злые духи не любят людей. Заморочат, закружат путника, положат под ноги коню вместо ровной тропы острые камни, навалят буреломов, ночной порой заведут к обрыву и погубят человека. Мертвое тело пожрут дикие звери и не останется на свете и следа от дерзнувшего ступить в земли духов.

Об этом Темуджину говорил брат Бельгутей, когда крохотный отряд из трех человек пробирался краем степи к берегам Туулы. Третьим на черном мерине ехал младший брат Темуджина Хасар. Он не участвовал в разговоре, задремав в седле.

– Мы – дети Есугея-багатура, – ответил Темуджин Бельгутею. – Нам ли бояться духов? Я должен повидаться с побратимом нашего отца Тоорилом Кераитским. Духи, демоны, враги – никто не остановит меня. Вечное Синее небо поможет. Эй, Хасар, хватит целовать лошадиную гриву! Вперед, братья!

И вытянув коня плетью, Темуджин помчался вперед, к темнеющим впереди горным склонам. К седлу старшего сына Есугея был приторочен перевязанный ремнями тюк с собольей шубой. Свадебный подарок от отца Борте Дэй-сечена. И самая большая ценность, сокровище, с которым Темуджин собирался расстаться. Бельгутей вздохнул, переглянулся с проснувшимся Хасаром и пустил своего скакуна вскачь, следом за братом.

Уже неделю были братья в дороге. Сразу после свадьбы, оставив красавицу Борте в своей юрте, Темуджин объявил, что собирается к кераитам.

– Мне не у кого больше искать помощи. Если хан Тоорил откажет – горька будет наша участь. Станем мы прахом костра, пылью под конскими копытами, опавшими листьями на осеннем ветру. Испытаем же судьбу, братья!

Оэлун как старшая в роду, как мать отговаривала Темуджина от этой поездки. Путь не близок, в степи неспокойно. А в укромном урочище Гурельгу тихо. Лихие люди сюда не заходят.

– Какой же я сын Есугея, если, как суслик, буду отсиживаться в безопасной норе? – спросил ее сын. – Врага не убить, держа меч в ножнах. Из лука не выстрелить, не достав стрелы. Пора спросить с каждого, кто разорил улус отца. Пора вернуть свое и взять плату за все обиды. Так будет справедливо. Так хочет Вечное Синее небо.

Ночная мгла застала братьев в пути. Лесная тропа, ведущая в самое сердце Богдо-ула, исчезла во мраке. Тревожно шумели исполинские кедры над головами, в подлеске трещали ветвями то ли звери, то ли принявшие их обличие хозяева гор – духи. Темуджин объявил ночевку.

Костер, разведенный на гранитном камне, разогнал тьму. Стреноженные кони щипали траву на склоне. Бельгутей жарил на углях вяленое мясо, Хасар нес дозор, забравшись на изогнутую, раскоряченную сосну. Сквозь древесные кроны проглядывал месяц. Где-то вдали перекликались ночные птицы. Время шло к полуночи.

Темуджин, привалившись к тюку с собольей шубой, смотрел на огонь и мысли его текли легко и ровно, как воды родного Керулена. Голоса он услышал не сразу. Сначала в шум кедровых веток вплелись отдельные слова. Тихий шепот, похожий на бормотание дряхлого старика, перепившего архи на празднике.

– Темуджин-н-н… Ночь темна… Путь опасен… Остановись… Не ходи к кераитам… Вернись домой… Ночь темна…

Вскинув голову, юноша посмотрел на Бельгутея. Быть может, это хитрый брат вышептывает исподволь, думая, что может напугать Темуджина? От Бельгутея можно ждать всякого. Второй сын второй жены Есугея, волоокой Сочихэл, он делил с сыновьями Оэлун все тяготы многолетних скитаний. Когда его старший брат Бектер решил предать Темуджина и выдать его таджиутам Таргитай-Кирилтуха, Бельгутей не поддержал брата. Темуджин вдвоем с Хасаром, которому тогда едва исполнилось семь лет, убил Бектера. Убил, чтобы спасти остальных, потому что Таргитай-Кирилтух, вознамерившийся стать ханом, не пощадил бы никого из детей своего двоюродного брата Есугея.

Перед смертью Бектер просил не трогать Бельгутея. Воля умирающего священна. Темуджин взял с мальчика клятву верности и с тех пор старался, чтобы Бельгутей всегда был рядом. Мог сын Сочихэл затаить злобу и готовить месть за брата? Много раз размышлял над этим Темуджин и всякий раз склонялся к тому, что да, мог. Но шли годы, а Бельгутей оставался верным товарищем своему старшему брату. Наверное, живи братья вдали друг от друга, все сложилось бы иначе, но Темуджин никогда не отпускал от себя Бельгутея. Он знал – что надето ближе к телу, то сильнее греет.

– Эй, – тихонько позвал брата Темуджин. – Бельгутей! Что ты сказал?

Но тот даже не пошевелился, уткнувшись подбородком в грудь. Палка, которой он помешивал угли, выпала из рук Бельгутея. Трещало в костре подгорающее мясо.

«Уснул», – понял Темуджин. И тут снова зашумела тайга. Голоса накатили с новой силой:

– Темуджин-н-н… Ночь темна… Не ходи к кераитам…

– Во имя Вечного Синего неба – изыди! – сказал Темуджин, глядя в глаза ночи.

Но священное прозвание Тенгри не испугало шептунов. Во тьме силы света бессильны. И Темуджин понял, что может надеяться только на себя. Он выхватил из костра пылающую ветвь, поднялся на ноги. Голоса окрепли. Они уже не шептали – выли, взвизгивая, словно голодные псы:

– Не ходи к кераитам! Остановись! Это путь смерти!

– Хасар! – закричал Темуджин, размахивая своим факелом. – Ко мне, Хасар!

Брат не отозвался. Тогда Темуджин толкнул ногой спящего Бельгутея. Тот завалился на бок, сладко всхрапнул во сне. «Один, – понял старший сын Есугея-багатура. – Я остался один. Духи Богдо-ула перехитрили меня. Но я не сдамся! Я буду сражаться, как сражался отец!»

Выхватив меч, он двинулся навстречу голосам. Ветер усилился. В лицо Темуджину полетели сорванные с веток листья, кедровые иглы, чешуйки коры.

– Я не боюсь вас! – крикнул юноша, отчаянно размахивая горящей веткой. – Моя дорога – моя судьба!

– Твоя судьба – смерть! – захохотало из тьмы.

– Я не сдамся!

– Ты умрешь!

– Нет!

Темуджин рванулся в заросли, мечом прорубая себе дорогу.

– Где вы?! Покажитесь!

Он едва успел отскочить – огромный кедр со стоном рухнул на землю в двух шагах от Темуджина. Треск веток заглушил шум ветра и проклятые голоса. Тяжело дыша, юноша опустил факел. Два шага – и ствол дерева раздавил бы его голову, как кусок сыра, переломал кости, вдавил искалеченное тело во влажный мох.

– Трусы! – Темуджин едва не плакал от бессилия.

В ответ тьма расхохоталась сотней глумливых голосов. Они доносились теперь со всех сторон и даже сверху, с затянувшегося низкими тучами неба, хрипло каркало и ухало.

«Пропаду! – пронеслось в голове Темуджина. – Сейчас пропаду… Отец! Дай знак, что слышишь меня, подскажи, что делать!» И едва только он воззвал к давно почившему Есугею, как холодный порыв ветра донес до слуха юноши далекий волчий вой.

«Волк! – обожгла Темуджина короткая мысль. – Как я мог забыть! Или… Или это духи Богдо-ула заморочили меня?» Сунув руку под стеганый кафтан, он сжал в кулаке ледяную фигурку – и небо над головой Темуджина расколола молния. Громовой грохот сотряс тайгу, горы и едва не сбил человека с ног. Но страх перед духами уже ушел, остались только ярость и ненависть.

– Моя судьба – свет! – выкрикнул Темуджин и сунул затухающий факел в густой кедровый лапник.

Пламя весело побежало по смолистым веткам. Затрещала сгорающая хвоя. Огонь, пожирая ее, вырос, разлился окрест, убивая темноту.

– Что ты делаешь?! – в смятении закричали голоса. – Нет! Нет!!

– Да! – теперь уже пришел черед Темуджина смеяться. – Убирайтесь с моей дороги! Я сожгу ваши леса, я сравняю с землей ваши горы – но не отступлю. Такова воля Вечного Синего неба – и моя!

Ответа он не получил. Гудело, набирая все большую силу, пламя. Грохотал над головой гром. Темуджина шатало, как пьяного. Впервые в жизни он сложил волю Тенгри со своей. Впервые поставил себя вровень с божеством. Шаман Мунлик всегда говорил, что человек – ничто в сравнении с Вечным Синим небом и если кто-то дерзнет покуситься на такой порядок вещей, кара не заставит себя ждать.

Темуджин дерзнул – и теперь ждал возмездия. Оно пришло быстро. Огонь, охватив кусты и деревья окрест, заключил юношу в кольцо. Темуджин уже чувствовал на лице обжигающее дыхание сотворенного им пожара. Трещали, курчавясь, волосы, затлела одежда. Духи оказались правы – он не сумел перехитрить судьбу. И подчинить ее себе он тоже не смог. Сгореть заживо – найдется ли смерть ужаснее этой? Надо молить Тенгри о милости, надо поклониться Вечному Синему небу и просить пощады…

– Никогда, – сказал огню Темуджин. – Мольба – удел слабых. Я – Темуджин Борджигин, сын Есугея-багатура! Я не отступлю!

Ливень хлынул с небес сплошной стеной. Огонь опал, зашипел, точно тысяча змей, все вокруг заволокло белесым дымом. Темуджин закашлялся, упал на одно колено, вонзив в землю меч.

– Брат! Ты где, брат?! – послышались позади взволнованные голоса Бельгутея и Хасара.

– Здесь… – отозвался Темуджин и без сил распростерся в мокрой золе.

…Ставка хана кераитов Тоорила раскинулась на высоком берегу реки Туулы. Маленький отряд сыновей Есугея здесь встретили радушно. Тоорил вместе со своими нойонами сотворил молитву распятому богу Есусу, которому поклонялись кераиты, затем повелел приготовить кушанья для дорогих гостей.

В ожидании пира, жмуря и без того узкие глаза, он угощал Темуджина и его братьев ароматным кумысом, вел степенные речи о здоровье родственников, об охоте, о том, как обстоят дела в дружественных племенах и родах.

– Есугей-багатур, да не знает его душа в райских кущах ни в чем отказа, был мне названным братом, андой. Вы, его дети, мне как родные сыновья, – говорил Тоорил. – Почему так долго не приезжали? Темные слухи доходили до ушей моих. Трижды тридцать раз оплакал я тебя, Темуджин.

– На все воля Вечного Синего неба, – отвечал юноша. – Я рад, что обрел отца. Как покорный и любящий сын, привез я тебе, о Тоорил Кераитский, подарок. Бельгутей!

Брат кинулся к выходу из ханской юрты, вернулся с тюком. Ножом взрезав стягивающие ремни, он развернул перед Тоорилом соболью шубу. В пламени факелов и масляных ламп мех заиграл, рассыпая тысячи искорок.

Хан кераитов от удивления положил палец в рот, глаза его округлились. Поднявшись с ханского ложа, Тоорил на кривых ногах заковылял к расстеленной на войлоке шубе, принялся, цокая языком, ощупывать подарок. Темуджин помог названному отцу облачиться, провел рукой по пушистому меху.

– Воистину, это дар от царя царю! – проговорил Тоорил, улыбаясь.

Он обнял Темуджина, потом Хасара и Бельгутея. В юрту заглянул нукер, сказал, что кушанья готовы. Вождь кераитов вышел из юрты, не снимая шубы. Нойоны и сыновья Тоорила начали громко хвалить удивительное одеяние, тревожно переглядываясь. Многие поняли – сыновья Есугея приехали не просто так. Но пока не было съедено все мясо и выпита вся арха, о делах речи не заводилось – таков степной обычай.

И лишь когда сам Тоорил перевернул свою золотую чашу кверху дном и вытер рукавом блестящий от бараньего жира рот, давая понять, что сыт и доволен, Темуджин подсел поближе к хану, чтобы поведать ему о своей нижайшей сыновней просьбе.

Он так и сказал, чем немало польстил сыто отдувающемуся Тоорилу.

– Возлюбленный сын мой Темуджин, – напыщенно заговорил хан, – нет на этом свете ничего такого, в чем бы я тебе отказал.

– Кераитские воины славятся своей доблестью от одного края мира до другого, – осторожно начал Темуджин, поглядывая на братьев.

Здоровяк Хасар растянулся на узорчатых коврах у ног Тоорила, блаженно улыбаясь. Арха увела его на небесные луга, в страну грез. Худощавый Бельгутей, выпивший не меньше, напротив, был сосредоточен, сидел прямо и внимательно прислушивался к словам брата.

– Не раз бились багатуры-кераиты плечом к плечу с монголами против общих врагов, – продолжил Темуджин.

Тоорил прикрыл глаза и стал похож на спящего, но узловатые пальцы хана, быстро-быстро перебирающие жемчужные четки, свидетельствовали о том, что владыка кераитов внимательно слушает.

– Козни недругов и злые сердца ложных друзей привели ныне наш род к прозябанию. Отец мой, могущественный Тоорил! Дай мне воинов своих, чтобы восстановить улус отца! Я прошел через забвение, через голод и нищету, я носил кангу, но смерть отступилась от меня. Горные духи Богдо-ула не смогли одолеть меня. Вечное Синее небо позволило мне вознести волю мою вровень со своей. Я не опозорю памяти твоего анды Есугея-багатура. Дай мне воинов, отец!

Тоорил выпустил из пальцев четки, задумчиво пощипал реденькую бородку.

– Сын мой Темуджин. Речи твои удивительны, но правдивы. Ты храбр. Ты умен. Большое начинается с малого. Но…

– Половина всего имущества, захваченного в куренях таджиутов – твоя, отец, – быстро сказал Темуджин.

Хан кераитов засмеялся – точно ворон закаркал.

– А ты не просто умен, ты мудр, Темуджин Борджигин, сын мой возлюбленный! Ха-ха, отныне твои враги в большой опасности. Хорошо!

И подняв грузное тело, Тоорил выпрямился и громогласно объявил, подняв руку с четками:

– Эй, слушайте все! В знак благодарности за сыновью любовь и почтение, в ответ на царский подарок – вот эту соболью шубу, я говорю Темуджину, сыну Есугея-багатура, брата моего: я соберу твой рассеянный улус, как собирает хозяин для гостя лучшие куски бараньей туши. Таково мое слово. Амен!

– Амен! Во славу Есуса! – закричали со всех сторон.

Темуджин бросил быстрый взгляд на Бельгутея. Сводный брат побледнел, смешался, но нашел в себе силы изобразить улыбку…